Дело врача

Широкая улыбка разошлась по лицу великого законоведа, а жировые складки повторили ее, как круги от камня на водной глади. Улыбка была самой примечательной чертой Мэйфилда. Он пожал плечами и широко развел руками с самым добродушным выражением лица.

— Мой дорогой Хьюберт, ты сам — профессионал, и ты знаешь, что в каждой профессии есть свои маленькие… скажем так, одолжения, свои фикции. Я был и другом, и советчиком Йорк-Беннермана. Для барристера не допускать малейших сомнений в невиновности клиента — дело чести. Разве нам платят не за это? Поэтому до конца дней моих я буду утверждать, что старик Прайдо отравился сам. Я буду держаться этого мнения с тем бессмысленным упорством, с которым мы всегда цепляемся даже за трудно доказуемые версии… О да! Он отравился, и Йорк-Беннерман был невиновен… Но, признаюсь, в таком деле, как это, юрист, которому небезразлична его репутация, предпочел бы оказаться на стороне обвинителя, а не обвиняемого.

— Но ведь до суда не дошло, — вставил я.

— Да, к счастью для нас, дело не слушалось в суде. Повезло. У Йорк-Беннермана было слабое сердце, очень кстати, и следствие сильно его расстроило; кроме того, он глубоко переживал то, что упорно называл изменой Себастьяна. Очевидно, он думал, что Себастьян должен был стать на его сторону. Но его коллега предпочел выполнить свой гражданский долг, как он это понимал, а не следовать дружескому расположению. Крайне прискорбный вышел случай, потому что Йорк-Беннерман был действительно очень милым человеком. Но, каюсь, я испытал облегчение, когда он скоропостижно скончался утром сразу после ареста. Это сняло с моих плеч тяжелейшее бремя.

— Значит, вы думаете, что дело было бы проиграно?

— Мой дорогой Хьюберт, — все лицо его расплылось в любезной улыбке, — конечно же, мы проиграли бы Дело. Присяжные глупы, но не настолько, чтобы заглатывать все без разбору наподобие страусов. Они не позволили бы мне пустить им пыль в глаза в таком понятном вопросе. Рассмотрите факты, рассмотрите их беспристрастно. Йорк-Беннерман имел прямой доступ к аконитину, мог брать его целыми унциями; он лечил своего дядю, которому должен был наследовать, испытывая при этом временные затруднения с деньгами, как выяснилось в ходе следствия. Было также известно, что адмирал как раз оформил завещание, двадцать третье по счету, в его пользу, притом что адмиральские завещания имели свойство меняться каждый раз, когда очередной племянник осмеливался высказать мнение по вопросам политики, религии, науки, навигации или хотя бы масти карты за партией в вист, хоть на йоту отличающееся от мнения дядюшки. Умер адмирал от отравления аконитином, симптомы которого наблюдал и детально описал Себастьян. Можно ли было что-то противопоставить этой очевидности — я имею в виду, можно ли вообразить себе стечение случайных обстоятельств более неблагоприятное, — он снова не без лукавства подмигнул мне, — для адвоката, искренне убежденного в невиновности подзащитного? Да, искренне убежденного — в силу профессионального долга…

Мэйфилд взглянул на меня с комическим огорчением. Чем больше он нагромождал улик против человека, который (я уже не сомневался) был отцом Хильды, тем меньше я верил ему. За всем этим просматривался какой-то темный заговор.

— А не приходила ли вам мысль, — спросил я очень осторожно, — что, быть может… Я рассуждаю чисто теоретически… Могло ли быть так, что Себастьян…

На этот раз Мэйфилд улыбнулся так широко, что я подумал, как бы он не проглотил сам себя.

— Если бы Йорк-Беннерман не был моим клиентом, — задумчиво проговорил он, — я мог бы склониться к мысли, что Себастьян помог ему избежать суда, дав какое-то снадобье. Что-то, способное ускорить неизбежный приступ сердечной болезни, которой тот страдал. Разве это не более вероятно?

Я понял, что от Мэйфилда ничего более не добьюсь. Его мнение давно сложилось, и в этом смысле он сейчас был безмятежен, как корова на лугу. Но все-таки он снабдил меня обильной пищей для размышлений. Поблагодарив его за содействие, я отправился пешком в свою квартиру на территории госпиталя.

После беседы со знаменитым защитником я уже по-другому смотрел на задачу нахождения Хильды. Теперь я был уверен, что Хильда Уайд и Мэйзи Йорк-Беннерман — одно и то же лицо. Признаться, мне больно было думать, что Хильда сочла необходимым прятаться под чужим именем; но этот вопрос я отложил до поры, когда смогу получить у нее объяснения. И найти Хильду стало еще важнее. Она бежала от Себастьяна, чтобы обдумать новый план. Но куда? Я продолжил рассуждать в ее духе, и как же криво у меня выходило! Мир так огромен! Маврикий, Аргентина, Британская Колумбия, Новая Зеландия!