Дело принципа

– Ха! – сказал Готлиб. – Какая мне разница, будут у меня деньги или нет, если мне достанется бессмертие и бесценный дар вдохновения и памяти потомков. Да я легко переживу, если Мэрилин пойдет работать официанткой или водить автобус. Я просто уверен, что она была бы – или должна была бы быть – счастлива, работая днем и возясь с Готлибом младшим ночью, чтобы мое творчество могло развернуться во всю мочь. Вот только… – Он запнулся.

– Только – что? – ободрил я его.

– Даже не знаю, как это сказать, Джордж, – выговорил он, и в голосе его прозвучала горькая нотка, – но есть одно препятствие. Я не уверен в том, что я смогу. У меня в мозгу теснятся идеи потрясающей глубины. Через мое сознание все время проходят какие-то сценки, диалоги, потрясающие жизненные ситуации и коллизии. Но мне изменяет совершенно второстепенное умение облечь вес это в должные слова. Это получается у любого неграмотного бумагомараки, вроде вот этого вашего приятеля с чудным именем, и тогда книги пекутся сотнями, как пирожки, но я не могу понять, в чем здесь фокус.

(Очевидно, мой друг, он имел в виду вас, поскольку фраза «неграмотный бумагомарака» была очень уж к месту. Я бы за вас вступился, да уж больно безнадежной была бы эта позиция.)

– Наверное, – сказал я, – вы просто не пробовали как следует.

– Это я не пробовал? Да я целые сотни листов исписал, и на каждом был первый абзац блестящего романа – первый абзац, и все. Сотни и сотни первых абзацев для сотен и сотен разных романов. И в каждом случае я затыкался на втором абзаце.

Тут меня осенила блестящая идея, чему я не удивился. У меня в мозгу блестящие идеи возникают постоянно.

– Готлиб, – сказал я ему. – Я могу вам помочь. Я вас сделаю романистом. Я сделаю вас богатым.

Он посмотрел на меня с неприятным недоумением.

– Вы? – сказал он, вложив в это местоимение самый непочтительный смысл.

Мы уже встали и вышли из ресторана. Я заметил, что он не оставил чаевых, но посчитал, что с моей стороны было бы неправильно об этом упоминать, чтобы он не подумал, будто я таким вещам придаю значение.

– Друг мой, – сказал я. – Мне известен секрет второго абзаца, а это значит, что я могу сделать вас богатым и знаменитым.

– Ха! И что же это за секрет?

Я деликатно ответил (и вот она, моя блестящая идея):

– Готлиб, работник стоит тех денег, за которые он нанят.

Готлиб хохотнул:

– Я в вас настолько верю, Джордж, что без опасения могу пообещать: если вы сделаете меня богатым и знаменитым романистом, вы получите половину моего заработка – разумеется, за вычетом производственных издержек.

Я еще деликатнее сказал:

– Готлиб, я знаю, что вы – человек принципа и одно ваше слово скрепит соглашение сильнее цепей из лучшей стали, но просто для смеха – хе-хе – не согласитесь ли вы заявить это же в письменной форме и, чтобы еще смешнее было, заверить – ха-ха – у нотариуса? И каждый из нас возьмет по экземпляру.

Вся эта операция заняла где-то полчаса, поскольку нотариус была еще и машинисткой и моей доброй знакомой.

Мой экземпляр драгоценного документа я положил в бумажник и сказал:

– Сейчас, немедленно, я не могу открыть вам этот секрет, но как только я организую все, что для этого необходимо, я дам вам знать. Тогда вы можете попробовать написать роман и увидите, что никаких затруднений со вторым – или тысячу вторым – абзацем у вас не будет. Само собой, вы мне ничего не должны до тех пор, пока не получите первый аванс, и очень крупный.

– Уж в этом можете не сомневаться, – мерзким голосом заметил Готлиб.

Я вызвал Азазела в тот же вечер. Он ростом всего два сантиметра, и в его мире на него никто и не посмотрит. Это единственная причина, из-за чего он согласен мне помогать разными простенькими способами. Он тогда чувствует себя значительным.

Мне никогда не удавалось его убедить сделать что-нибудь прямо ведущее к моему обогащению. Он сразу начинает твердить о недопустимости коммерциализации искусства. И его нельзя убедить и в том, что все сделанное им для меня будет использовано не в эгоистических видах, а лишь на благо человечества. Когда я ему это изложил, он издал какой-то звук, смысла которого я не понял, да еще и объяснил, что подцепил его у одного уроженца Бронкса.

Вот по этой самой причине я и не стал ему рассказывать о нашем с Готлибом соглашении. Хотя не Азазел сделает меня богатым, а Готлиб – после того как его сделает богатым Азазел, я решил не вдаваться с ним с обсуждение таких нюансов.

Азазел, как всегда, был раздражен вызовом. У него на крошечной головке было какое-то украшение, похожее на широкий лист морской травы, и, по его словам, можно было понять, что я его вызвал в середине академической церемонии, где он был героем чествования. Как я уже говорил, он там у себя мелкая сошка, и потому он придает слишком много значения подобным событиям, так что на язвительные комментарии не поскупился.

Я отмел его возражения.

– Ты, в конце концов, – сказал я ему, – можешь сделать ту малость, что я тебя прошу, и вернуться в то же самое время, когда исчез. Никто и не заметит.