Дело о полку Игореве

– Чушь! – брызнул слюной Козюлькин. – Ерунда! Либеральные бредни! Объединения по духу открыты, поэтому в них легко смогут проникнуть этнически чуждые элементы и скрытно разлагать их изнутри. И даже взять верх, давя на совесть представителей коренного народа тем, что, если с ними не соглашаются – это угнетение этнического меньшинства. Десятеро будут подчиняться одному только потому, что он инородец, а значит, нельзя его обидеть, нельзя перед ним провиниться… А клановые структуры закрыты для инородцев и потому неуязвимы, там плюют на чужаков, там никто не будет цацкаться с ними и как-то учитывать их интересы – поэтому клановые структуры всегда возьмут верх!

– Это лишь потому, что братья по духу слишком часто ведут себя не по-братски, – возразил Богдан. – Привычки нет. Клановые структуры существуют уж десятки тысяч лет, а братства по духу – всего лишь сотни… Но постепенно привычка появится, должна появиться. Зато, – голос его окреп, – я знаю твердо, что всякие правовые преимущества губительны прежде всего для их обладателей. Разлагают куда быстрее и надежнее, чем воображаемые внедренцы. Зачем стараться, зачем соревноваться, зачем трудиться, в конце концов, – если тебе по закону должны давать больше, чем другим? В истории такое уж столько раз бывало – когда угнетенные брали верх над угнетателями лишь потому, что и впрямь именно благодаря своему плачевному положению становились умнее, расторопнее, деловитее…

– Хитрее! – каркнул Козюлькин. – Подлее!

– Да, – спокойно согласился Богдан, – и подлее. Но в этом повинны не они, а те, кто узаконивал их низшее положение.

Козюлькина заколотило, будто в припадке:

– Я понял: ты хуже любого вайнаха или ютая! Они хоть защищают своих – ты же защищаешь чужих, а своих губишь! Гореть тебе в геенне! Гореть! Гореть!!

«Да, это больной человек, – подумал Богдан с жалостью. – Бредит… При чем тут красивые храбрые вайнахи или веселые умницы ютаи?»

– Для меня – все свои, – сказал он.

– Объясни это тем, для кого ты всегда останешься чужим, но кто будет тебя всю жизнь использовать, притворяясь, будто ты для него – свой! И хихикать у тебя за спиной: дурак! блаженный! наш инструмент! – Архатов-Козюлькин со свистом втянул воздух. – Инна! Если русские в состоянии уразуметь, что они великая нация, только после того, как им пиявку на мозги поставишь… да и то пиявку ту в Америке изобрели – то будь они прокляты!!! И ты будь проклят!!! Игорь! Иду к тебе!!

Побагровевший Козюлькин вдруг начал нырять головой вперед-назад и делать странные сосательные движения щеками; так порой люди, у которых пересохло во рту, собирают и спешно копят слюну, вытягивая ее чуть ли не из утробы…

Через мгновение оказалось, что именно этим Козюлькин и занимался.

В последний раз стремительно наклонившись вперед, он смачно плюнул в Богдана.

Зеленоватая, чуть мерцающая струя прыснула из собранных в трубочку потрескавшихся губ – и тягуче полилась, продавливая воздух, в сторону изумленно оторопевшего минфа.

Среагировать успел только Баг.

Меч белой молнией вылетел из-за его спины и принял жидкий шлепок на себя.

Слюна ядовито зашипела, растекаясь по клинку и капая на пол; благородная сталь помутнела и стала похожей на кусок сахара, брошенный в кипяток…

Судья Ди подскочил на полшага вверх, а потом с диким мявом, скрежетнув по полу когтями и безрассудно треснувшись всем телом о косяк, рванул вон из комнаты. Тальберг медленно встал, не сводя с происходящего округлившихся глаз. Половицы пола дымились, в них на глазах возникали неровные жуткие дыры, будто проедаемые концентрированной кислотой.

С Козюлькиным тоже творились странные вещи.

Спустя несколько мгновений после плевка – плевка воистину из самой глубины души – на стуле сидел лишь архипов халат, а веревка, накинутая на исстрадавшуюся от черных переживаний голову Прозреца, свободно обвисла, слегка раскачиваясь. Еще миг, другой – и халат опал, будто из него выпустили воздух.

От меча осталась лишь рукоять с торчащим огрызком клинка длиною в пару цуней. Огрызок еще чуть курился.

– Твой меч! – простонал бледный как смерть Богдан. – Он же фамильный, я помню! Ему шестьсот лет!

Он явно был в шоке.

– Хорош бы я был с мечом, но без тебя, – хрипло ответил Баг и уронил рукоятку на пол. Раздался глухой деревянный удар. – Надо же… – Он опасливо покосился на стул, застеленный халатом. – Весь на ненависть изошел…

Тальберг с некоторой осторожностью подошел к дырке в полу, заглянул в нее и покрутил пальцем у виска. Потом запрокинул голову и сделал добрый глоток из фляжки.

– Факн наци, – проскрежетал он, вытирая ладонью губы.

Следственный отдел Палаты наказаний, кабинет шилана Алимагомедова, 23-й день восьмого месяца, средница, середина дня