«Дело» Нарбута-Колченогого

Когда-то эта Нарбутовка насчитывала 1200 десятин сельскохозяйственных угодий с пасекой на 150 ульев, туевой аллеей, липовой беседкой и несколько старинных дворцов с видами на водоёмы. Но ко времени рождения здесь в многодетной семье потомственного дворянина Ивана Яковлевича Нарбута и дочери священника Неонилы Николаевны, урождённой Махнович, знаменитых братьев – будущих художника Георгия и поэта Владимира Нарбутов, – хутор был уже весьма захолустным и увядающим поместьем. По рассказам местных историков, в начале XX века здесь проживало ещё 340 человек, ну, а сегодня население Нарбутовки составляет всего семь пенсионеров – три женщины и четверо мужчин, один из которых – 1925 года рождения.

«Мы возвращаемся к истокам, – сказал местный историк Николай Гурец. – В этой местности находился дом отца Георгия и Владимира, обедневшего помещика, у которого были земли вокруг Нарбутовки. Здесь был прекрасный фруктовый сад…»

Нарбуты – древний дворянский род, литовского происхождения, восходящих к XV–XVII векам. Начальная область расселения Нарбутов – это восточная часть Литвы – западная часть Белоруссии. Дворянские роды Нарбутов пользовались такими гербами, как: Трубы, Лис, Задора, Роза, а также Незгода, Стремя.

Одним из самых известных предков Нарбутов является Теодор (или Фёдор) Ефимович Нарбут, родившийся 8 ноября 1784 года в поместье Шавры Лидского округа Виленской губернии (на данный момент – Вороновский район Гродненской области) и умерший 26 октября 1864 года в Вильнюсе. Бывший историк, археолог, инженер, библиофил, одержимый исследователь истории родного края. Его усилиями в первый раз была введена в научный обиход «Хроника Быховца», на сто процентов размещённая им в книжке 1846 года «Pomniki do dziejow litewskich…», которой он дал заглавие летописи, сделал первое описание монумента, а также затронул вопросы, связанные с языком, источниками, составом и временем появления этой хроники.

Герб рода Нарбутов

Но в истории России сохранились имена ещё и других носителей фамилии Нарбут, среди которых значатся русский контр-адмирал, участник обороны Севастополя Фёдор Фёдорович Нарбут (1854-1855), генерал-лейтенант Василий Александрович Нарбут (1846-1917), русский генерал-лейтенант Владислав Андреевич Нарбут (1856-?), русский психиатр, профессор Василий Михайлович Нарбут (1971-1950), русский генерал-майор Владимир Дмитриевич Нарбут (1873-1945), участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза Борис Станиславович Нарбут (1915-1995) и некоторые другие, оставившие свой след в биографии Отечества.

Не случайно фамилия Нарбут обладает такими фоносемантическими качествами, как Мужественный, Большой, Могучий, Храбрый, Громкий, Грубый, Величественный, Сильный, Простой и Хороший, которые наряду с вышеперечисленными генералами и профессорами способствовали становлению уникального поэта-акмеиста Владимира Ивановича, шокировавшего многих своим поэтическим творчеством, и его брата-художника Георгия, впоследствии выдающегося художника, основоположника украинской графики, который одинаково рисовал и правой, и левой рукой. «С малых лет, сколько себя помню, меня тянуло к рисованию, – вспоминал он впоследствии. – Из-за отсутствия красок, которых я не видел, пока не попал в гимназию, и карандаша, я использовал цветную бумагу: вырезал ножницами и клеил её тестом». Его пальцы были быстры и точны в движениях, взгляд был остр, как бритва, а память работала, как фотоаппарат. Ему не понадобилось академическое образование, его сознание было химерным, как у всякого гениального украинца, родившегося и выросшего в селе. Помимо всего прочего, он ещё иллюстрировал книжки, рисовал деньги и придумал «Азбуку».

Город Глухов и его окрестности оставили глубокие впечатления о первой половине жизни в этих местах Владимира Нарбута. Глухов был тихим уездным городом. Брат Георгий называл его даже «сонным». Ожившие предания казачьей вольницы, вспоившие романтический пафос «Тараса Бульбы»; мелкопоместный быт Нарбутовки – «хутора близ Глухова», весь уклад которого пронизан народными поверьями, «духом Диканьки», выверен по неторопливо-природному, «миргородскому» ритму, сквозь усыпляющую будничность которого прорываются и пугающая метафизика «Страшной мести» и «Вия», и сабельные высверки ратного прошлого – всё это стало частью жизни Владимира, войдя в его душу и поэзию. Малая родина становится «альфой и омегой» его мировоззрения, «Гиппокреной», напитавшей форму и смыслы нарбутовского творчества, внушившей его стилю тот самый «хохлацкий» дух, который позволял критикам сопоставлять Нарбута с самим Гоголем «в русском эпосе». (Не случайно, по-видимому, на пороге его земного конца, уже в другой, советской жизни Владимиру Нарбуту будет предъявлено обвинение именно в «украинском национализме», за что ему придётся расплатиться всей своей судьбой, которая будет оборвана в одном из лагерей Магадана.)