Дело, которое нужно закончить

Рябов открыл шкаф. Сигарет там не было. Их место занимал ящик, забитый сигарами, а сигара требует от курильщика слишком многого. На другой полке стояли бутылки с напитками, в основном крепкими.

Рябов посмотрел в окно, оценил высоту, на которой находилось солнце, закрыл шкаф и вернулся к окну. Он не смог бы сказать, о чем думал, не смог бы, наверное, вспомнить ни одной мысли. Он даже не смог бы сказать, как долго он стоял возле окна, уставившись куда-то невидящим взглядом. Важнее было другое: только сейчас он, кажется, начал понимать, что все, что он сегодня видел, было по-настоящему, и гроб из простого набора досок, обтянутых тканью, гроб, который у него на глазах несколько часов назад закопали, кажется, начал превращаться во что-то иное, что-то значимое, но непонятное. Во всяком случае, пока…

Видимо, в этот момент Рябов стал приходить в себя и тряхнул головой, отгоняя дурацкие мистификации. Потом резко развернулся, решительно уселся к столу и вытащил из ящика большой конверт какого-то бурого цвета, в который Нина ткнула пальцем. С обеих сторон конверта по диагонали тянулась размашистая подпись Доброхотова.

Странно, но никакого ощущения таинственности, предвкушения встречи с загадочным, необычным, потусторонним не было. Рябов взял нож для бумаги и вскрыл конверт. Вынул письмо, развернул его, положил на стол, прижал ладонями и старался на него не смотреть. Настраивался. Готовился. Наконец решился и уперся взглядом в доброхотовскую каллиграфическую вязь, текущую по листу нелинованной бумаги.

«Витюша, наверное, нельзя такое письмо начинать словом „здравствуй“, а?

Мы с тобой не виделись долгие годы, но ты ведь не забыл, что я никогда не любил стереотипы и шаблоны? Не любил и не люблю, но, странная вещь, едва пришла пора писать это письмо – письмо тебе, – я понял, что без них не обойтись…

Итак, если ты читаешь это письмо, значит, я уже умер, потому что Нина может передать письмо тебе только после похорон. Ведь ты, как бы ни обстояли твои дела, непременно сюда прибудешь, но, кто знает, в каком краю ты узнаешь о моем уходе!

Может, и припоздаешь, но все равно приедешь!

Во всяком случае, я буду умирать с верой в это.

Сразу о Нине.

Ей, конечно, будет очень тяжело, и, возможно, у тебя возникнет желание как-то ей помочь, сделать что-то „этакое“. Так вот, не делай! Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет.

Но уезжай не навсегда!

Дом будет ждать тебя хотя бы изредка.

Он тебя помнит.

Если ты обиделся, что на все твои предложения о любой помощи я отвечал молчанием, поясню, что, образно говоря, брал твои предложения „в рост“ и намеревался тебе о них напомнить, когда придет пора серьезных расходов, но, как видишь, не успел.

Она придет – эта пора, – но уже после меня…

Поэтому, если ты согласен со всем, что я написал выше, проведи эти рекомендованные мной „пару дней“, изучая то, что сделано. Все материалы в твоем распоряжении, и твоих мозгов вполне достаточно, чтобы их понять и оценить. Слово „оценить“ в данном случае означает, что я сомневаюсь в результатах своего поиска, как любой нормальный исследователь.

Ты должен знать, что письмо, которое ты сейчас читаешь, – седьмое по счету. Да, не удивляйся, седьмое! Первое я написал, когда был уверен, что нашел решение проблемы. Потом осознал, что даже проблему-то саму не понял толком. И написал второе, так сказать, пояснительное. В общем, история о моих письмах тебе – история долгая и нудная. Может быть, я занимался настоящей ерундой…

В своих научных изысканиях я добился многого, известен по всему белу свету, ты и сам это знаешь, а о Сибири знал поразительно мало. И за эти годы понял, что история Сибири – это архипелаг тайн и загадок, но почему-то она, эта история, никому не нужна. И лезут в историю нашей земли разные самоучки вроде всяких „потомков“ черт знает кого и отделываются какими-то сказками пошлыми и не имеющими никакого продолжения.

Витюша, у тебя всегда хорошо получалось понимать проблему, намечать пути ее решения и ставить задачи перед исполнителями.

Перечитал и понял, что написал что-то несусветное, но, надеюсь, ты меня поймешь.

В конверте есть еще один листок и рисунок, о котором я ничего не смог разузнать.

Это тоже тебе.

Все.

Прощай, Витя!»

Последние строки читать стало трудно, и, только закончив чтение, Рябов заметил, что шмыгает и вытирает глаза… Несколько минут он сидел неподвижно, глядя в окно. Просьба Доброхотова удивила его тем, что была проста, скромна и, как считал Рябов, не совсем точно адресована. Решить задачу вполне могла бы и Нина, которая обладала всеми знаниями, необходимыми для этого. Знакомства? Имя Нины Денисовны Доброхотовой само по себе должно было в этих краях быть гарантией помощи и поддержки на любом уровне, гарантией решения любого вопроса! А Доброхотов обращается непосредственно к нему, не упоминая дочь. Почему? Он же прекрасно понимал, что Рябову все равно придется говорить с ней об этом хотя бы для того, чтобы узнать имена тех, кто с ним работал.