Дело Черных дервишей

Племена тут живут тоже татарские, но между собой по названиям различаются: есть киргизы, есть кайсаки, узбеки есть и прочие разные тюркмены. Все почти ходят в халатах и малахаях, а бабы не только в платьях, но в штанах под ними. Некоторые бабы также закрывают накидкой волосы, это называется чадра, а другие – и все лицо вместе с телом до колен, это есть паранджа. Из-за этого никак нельзя понять, красивая перед тобой или так, оторви и брось. И даже, говорят, при свадьбе женихи сами не знают, кого им сосватали. И только уже обженившись, понимают, какой выпал на их долю удивительный крокодил. По этой грустной причине многие здешние мужчины имеют по две, три и более жен, так как пытаются всякий раз угадать красивую, но никак не могут.

Что же касаемо нашего задания, то оно довольно-таки секретное, чтобы не прознали враги мировой революции. Вам же я об этом пишу, как вы есть моя мамаша и от вас у меня секретов никаких нет и быть не может, поскольку вы через меня тоже стали не обычная крестьянка, а сроднились, если можно так сказать, с мировым пролетариатом.

Еда здесь также хорошая, нажористая. Больше всего любят плов, разные баурс'aки и лагм'aн. Это вроде нашей лапши, но сытная, с мясом. Мяса тут едят много, и чего бы его не есть, если оно ходит вокруг на четырех ножках, мекает и само просит, чтобы его съели. От здешнего киргиза слышал я такую присказку. Среди всех, кто ест мясо, киргизы в мире на втором месте. А кто на первом? Волки. Мне это совсем не смешно кажется, но сами киргизы радуются, как дети, как будто кто больше мяса съест, тот и в рай попадет без пропуска.

Саму книгу, которую везем, нам не показывают, ее в особом ящике хранят. Сопровождают нас несколько ученых татар, среди которых главный Риз'a[11] и один еврей, фамилия Шмит[12]. Этот еврей, видя мою грамотность, объяснил, что книге этой уже тысяча с лишком лет, поездила она по всему миру, а теперь на родину возвращается. Написал ее Магометов зять, Хали Осм'aн[13]. Потом злые люди этого Хали убили, а кровь его попала на страницы книги, и оттого книга эта у татарских племен считается первой и главной среди всех книг. Зачем такую книгу отымать у наших татар в Уфе и отдавать другим татарам, ташкентским, этого я понять не могу. Еврей Шмит на это говорит, что традиция и уважение, и что раньше много веков книга эта лежала как раз-таки у ташкентцев в городе Сморк'aнд[14]. В Сморканде этом есть могила местного святого, который при жизни ее у себя хранил и после смерти пожелал, чтобы она его не покидала…»

– Пухов, – позвал Веретенников. – Слышь меня, Пухов?!

Пухов оторвался от письма, поднял голову.

– Что-то подозрительно тихо вокруг. Сходи обойди вагон, глянь, все ли в порядке. Фонарь возьми, а то темно на улице – хоть глаз выколи.

Пухов кивнул, сказал «слушаюсь», взял со стола английский фонарь, встал, одернул гимнастерку, прошел к выходу. Выпрыгнул из вагона в черную, теплую как летняя вода, темноту. У них в средней полосе если на улице темно – то, значит, холодно и уж по меньшей мере прохладно. А здесь воздух и ночью такой теплый, что кожа его не чувствует. Дневной жары нет уже, но тепло, тепло, и весь ты растворяешься в этой теплоте.

Пухов услышал шорох за вагоном – как будто какое крупное животное пробежало: то ли волк, то ли козел. Положил ладонь на кобуру, расстегнул, ощутил под рукой прохладу нагана. Им кроме винтовок в этот раз выдали и наганы. Винтовка хороша на открытых пространствах, во время боя, а когда помещение небольшое, действовать наганом сподручнее. Выхватил, пах-пах! – кончено дело.

Хотел обойти вагон, но передумал. Нырнул прямо под него, между колесами, но сразу на другой стороне вылезать не стал, затих на минуточку. Ждал. Если есть кто, рано или поздно себя объявит.

И точно. Не так увидел красноармеец Пухов, как почувствовал – с той стороны вагона пробежала неслышная тень. А вот мы тебя сейчас…

Ловко выскочил из-под вагона, наставил наган в спину темной тени, скомандовал негромко:

– Стоять! Руки!

Тень застыла.

– Руки! – повторил Пухов. Злоумышленникам такой окрик обычно сильно не нравится, это значит, что он, красноармеец Пухов, в любой миг готов открыть стрельбу по врагам мировой революции.

Тень подняла руки вверх. Но как-то неуверенно подняла, боязливо.

– Повернись, – велел Пухов.

Тень медленно повернулась. Луна светила слишком слабо, чтобы разглядеть лицо, но что-то в очертаниях тени показалось ему подозрительным. Какая-то неправильная была эта тень, ни на кого не похожая.

Пухов включил фонарь, свет ударил в зажмурившуюся физиономию. Пухов ахнул.

– Баба, – сказал он удивленно, и тут же поправился: – Девка!

Чадра покрывала голову девушки, но не закрывала ее лица. Лицо это было нежным, юным и уж точно не мужским.

– Ты что тут делаешь? – Пухов фонарь чуть притушил, сам подошел поближе. – Что рыскаешь возле особого объекта? Тут девкам нельзя, слышишь меня или нет?