Дело Бутиных

Бутин послал на завод одного из самых даровитых и знающих работников и помощников — Оскара Александровича Дейхмана, — у того за плечами опыт Нерчинских рудников и Петровского железоделательного. Вернувшись через неделю в Нерчинск, Дейхман тут же был приглашен распорядителем дела на «мужской» завтрак вдвоем на «вышку» — в мезонин.

Бутин с беспокойством поглядывал на сильно сдавшего, полу-больного помощника, страдавшего сильными коликами в желудке и едва прикасавшегося к еде.

— Послушайте меня, дорогой Михаил Дмитриевич, — говорил Дейхман. — Я с этим ссыльным элементом почти всю жизнь прожил. Если эти несчастные, обозленные и бесправные люди будут копошиться на заводе, то вырабатываемый там чугун будет обходиться дороже золота. Трапезников не понимал необходимости перемен. Это заблуждение обошлось ему в полмиллиона. Рабы Древнего Рима, милый господин Бутин, были производительней наших кандальных Иванов и Еремеев.

Это — давнее больное место Дейхмана, известное Бутину.

Образованный и гуманный тюремщик сибирской ссылки и каторги с течением времени превратился в злейшего и непримиримого врага этой системы наказания и устрашения. «Издевательство над людьми, затаптывание личности, медленное убиение тела и духа загнанного человека, — как результат — глупейший и непроизводительный перевод средств и жалкое бесполезное перекапывание сибирской почвы» — таков был его приговор каторжной Сибири и той своей долгой службе, которую возненавидел.

— Что же вы имеете нам предложить, бесценный Оскар Александрович? — спросил Бутин, наливая Дейхману крошечную рюмку французского коньяка, единственно употребляемого Дейхманом горячительного напитка. — Ведь нам надобны тысячи, десятки тысяч пудов хорошего и скорого чугуна. Своего! Не с Урала же возить!

— Михаил Дмитриевич, сделайте то, что сделали на наших приисках. Замените каторжный труд трудом свободного человека. Чтобы народ не бежал, но оставался на заводе. И вы получите свой чугун в изобилии и в наилучшем виде.

Он оставил контору на Иннокентия Ивановича и Алексея Ильича Шумихина и вместе с Дейхманом и молодым, но дельным и понятливым Анатолием Большаковым засел на заводе. Через пяток дней они уже знали всех рабочих в лицо.

Поставив два табурета посреди заводской конторы, сели рядом и почти без передышки пропустили задень всех рабочих в коротком и ясном опросе.

— Орест Бянкин?

— Так точно.

— Один тут?

— Так точно, один.

— Семья есть?

— Нет, не завел.

— Поставим дом, двести рублей на обзаведение. Глянется? Есть кто на примете?

— Как не быть? Ежли так, то благодарствую.

— Ну тогда иди с Богом...

— Филипп Котков? Семейный?

— А как же, не парень... Жена, трое детишек...

— Где ж они?

— Да где ж им быть... В деревне...

— Вот тебе деньги, езжай за семьей. Пока едешь, дом оборудуем, а там с женой хозяйство наладишь...

— Да я мигом обернусь.

Рослый хмуроватый Бянкин и бородатый прокопченный Котков тут же передавали заводчанам, какую речь вели с ними приехавшие хозяева.

— А чего они на табуретах расселись? Аль стульев в конторе не хватает?

— Почему ж — стульев цельный ряд. А им вот табуреты по душе.

— Так и сидят без прислони с утра до вечера? Экая блажь!

— Не блажь. А чтоб попроще. Чтоб разговор короткий да в откровенности, не пужливый!

А те продолжали разговоры с одиночными ссыльными, с парнями, пришедшими на заработки со старообрядческого Чикоя, казачьего Бурульдуя, селенгинских урочищ, ордынских улусов, из деревень Доронино и Новодоронино, с лесных дач Хилка, с теми, кому вышел срок и которых можно вызволить до срока, — и уже разнесся слух по всей округе — от Ангары до Шилки — про чудеса на Николаевском заводе, с присущими русскому уму и характеру преувеличениями, — мало того, что, набирая семейных, строят для них дома, дают сто и более целковых на обустройство и обзаведение, — там для рабочих столовая с дешевыми обедами открыта, а еще больница построена, врачи, а не фершалы-костоломы, а сестра бутинского помощника, мужика стоящего, Елизавета Александровна Дейхман, не то полька, не то немка, не то наша, русская, детишек рабочих в группы собирает, занятия проводит...

Так быстро распространились вести не только о том, что делается, но и о том, что еще только собирались сделать Бутины на своих заводах и приисках... «Ага, — говорили неверующие и недоброжелатели, — тама тебе, дураку, начальник даст свой платок, чтобы высморкаться, а высморкаешься — тут тебе на золотом подносе угощеньице зуботычиной с мордоплюем — вкуснота».