Дельфиний мыс

И Одик опять увидел отца. Ну не совсем отца, но почти… Одет он был довольно небрежно — небось так в школу не ходил. Из кармана мятых хлопчатобумажных штанов торчал свернутый в трубку еженедельник «За рубежом», сандалеты на босу ногу, спортивная куртка на «молнии». Под мышкой у него была зажата какая-то книга.

— Вылитый отец… — шепнул Одик. — Как похож!

— Ни капельки, — заявила Оля. — У папы совсем другое выражение…

Одик немного огорчился: ну как она не видит!

— Какое? — спросил он.

— Другое.

Федор Михайлович шел неторопливо, подолгу стоял у витрин, частенько отвечал на приветствия. У одного магазина ему через стекло витрины кивнула белокурая продавщица, а один парикмахер, бривший какого-то намыленного курортника, помахал ему рукой с опасной бритвой.

— Ой, кто идет! — Оля вдруг дернула Одика за рукав.

Навстречу им, размахивая, как в строю, одной рукой — в другой был огромный желтый портфель, — быстро шел Георгий Никанорович. Он мгновенно догнал Федора Михайловича.

— Федя, мое тебе! — сказал директор своим зычным голосом и вскинул к виску руку — не был ли военным?

— А, это ты… Здравствуй, — без особого энтузиазма произнес Федор Михайлович.

— Ну как живешь? Зашел бы. Винцо хорошее есть.

— Некогда. — Учитель смотрел прямо перед собой.

— Опять с кем-нибудь борешься? Входишь в чье-то положение?

Федор Михайлович продолжал медленно идти по тротуару, а Георгий Никанорович — крепкий, коренастый и одновременно легкий — шел рядом и не умолкал:

— Хандришь все? Копаешься в себе? Запомни, ипохондрики мало живут!

— А я с тобой в этом не собираюсь состязаться.

— Ну, бывай… Мне пора. Горисполком вызывает! — Он похлопал учителя твердой загорелой рукой по спине. — Так заходи… Жду!

Федор Михайлович ничего не ответил, и ярко начищенные стремительные туфли Карпова полетели дальше.

— Как он быстро ходит! — сказала Оля. — Как молодой.

— Ну и что с того? — ответил Одик и задумался.

— А что такое ипохондрик? — спросила вдруг Оля.

— Кто плохо ходит, — мгновенно придумал Одик. — Медленно, как вот сейчас идет Федор Михайлович. Но это ничего не значит.

— А-а… — протянула Оля.

Они по-прежнему шли за учителем.

Когда он стал у небольшого книжного магазина с пыльным окном, продавщица что-то крикнула ему, и он вошел внутрь.

— Подождем? — сказала Оля.

Они присели на каменный барьер у огромной веерной пальмы с лохматым стволом. Федор Михайлович вышел очень скоро.

В руках у него была раскрытая книга. Не та, что была зажата под мышкой, а другая, с черной обложкой, перечеркнутой белыми молниями.

Он на ходу читал ее.

— Пошли, — шепнул Одик, и они двинулись за ним.

С учителем здоровались, как заметил Одик, не приезжие, не отдыхающие, а местный, коренной люд. Федор Михайлович, не отрывая от страниц глаз, отвечал и даже называл имя-отчество или только имя встречного.

— А может, он не совсем нормальный? — спросил Одик.

— Ну да! — обиделась Оля. — Тогда ты — вообще псих… С тобой мальчики и знаться не хотят, а с ним…

— Хватит! — оборвал ее Одик. — Вспомнила!

Они шли за учителем по пятам, шли неотступно и осторожно заглядывали ему в лицо. Он читал. Переходя дорогу, он лишь на миг оторвался от книги и снова углубился.

— Что он читает? — спросила сестра.

— «Альберт Эйнштейн», — шепнул Одик.

— А-а, как же! Знаю, — сказала Оля. — Это его кино — «Броненосец Потемкин». Старое, без звука… По телевизору показывали.

— Сказала! Кино-то Эйзенштейна!

Вдруг об асфальт что-то громко стукнулось — книга! Федор Михайлович по-прежнему шел и читал. Оля нагнулась и схватила книгу. Одик тотчас вырвал ее у сестры, погрозил пальцем и подбежал к учителю.

— Федор Михайлович, вы потеряли!

Учитель поднял голову, сунул книгу под мышку и посмотрел на Одика.

— Спасибо… Где это я тебя видел? Не с экспедицией подводников?

— Да, это был я, — сказал Одик, смутился и отступил в тень платана, но тут вперед нахально выскочила Оля.

— А что они там ищут все?

— О, это только у них можно узнать, и мне не говорят.

Может быть, Одик с сестрой и узнали бы что-нибудь новое, но помешал мотоциклист с черными бачками. Он проезжал мимо, приостановил возле них машину и упер ногу в остроносой туфле в край тротуара.

— Привет, Михалыч! Жив-здоров?

— Как видишь.

У мотоциклиста было блестящее, крепкощекое лицо.

— Еще вызывают? — спросил он. — Смотри, они умеют мстить.

— Ехал бы ты, Павел, своей дорогой.

Но мотоциклист и не думал уезжать. В глазах его светилось любопытство и участие.

— Не опознал? От тебя ведь все зависит — мог и забыть их лица, не днем было дело… Мог ведь забыть?

— Не мог.

— И напрасно. Ничего тебя, Михалыч, не научило. Помнишь, в школе…

— Ну, всего. — Федор Михайлович пошел дальше и уткнулся в книгу.

«Опять эти секретные разговоры, — подумал Одик. — Кто это ему все грозит? Кого он должен опознать? И что было в школе?» И здесь его мысль внезапно перекинулась на другое: а умеет он играть в преферанс? Конечно, умеет. Должен уметь. Но и все же трудно было представить его на солнцепеке, озабоченного, с веером обтрепанных карт в руке.

Голова Одика пухла, тяжелела от вопросов и догадок…