Дельфиний мыс

Одик шел домой, подавленный этими мыслями, такие они были трудные, тяжелые, точно мешок камней нес. И не давали покоя. Перед ним вдруг открылся новый, тревожный, может быть, высший смысл жизни.

Нищий… А кто ж тогда богатый? Кто?

Только перед калиткой вспомнил Одик про Ильку. Войдя во двор, он сразу же побежал к сараю - дверь его была открыта. Значит, выпустили? Вот как! А что ему за это было?

По двору в открытом летнем платье, напевая, ходила Лиля и развешивала на веревке белье. И хотя Одик знал теперь, что она такая заурядная, все же он не решался спросить у нее про Ильку. Не мог. Еще подумает чего… Он посидел немножко на крылечке, будто поджидал своих, и терзался, что не может открыть рта. И решился - пусть думает о нем что хочет!

- А где тот, что был в сарае? - быстро спросил он.

Лиля достала из таза сырую простыню и расправила ее в руках.

- Отпустили… Покаялся, что больше не будет.

- А-а-а, - протянул Одик. И вдруг ему в голову пришла совершенно шальная мысль: а что, если Илька выдал ребят?

Но тут же отбросил ее: нет! Судя по допросу в сарае и по Дельфиньему мысу, он не из трусов.

Потом Одик беспокойно походил у террасы, зашел в дом - стекло уже вставили, - встряхнул головой, словно для того, чтобы в ней лучше уложились все мысли.

Он так и не обедал сегодня, и мама поругала его.

Но Одик не убивался: подумаешь, дело какое - не поел! Все это было так мелко. Он расспросил у сестры про Ильку, и та сказала, что видела его перед обедом: он быстро прошел по двору с корзинкой, полной клубники.

- Георгий Никанорович дал? - спросил Одик.

- А кто ж еще?

Что-то неприятно кольнуло Одика: зачем же он взял ее? А что, если он все-таки?.. Нет, этого нельзя было допустить!

Часа через три явился с работы Карпов, пожелал всем доброго вечера, снял костюм и вышел к крану в спортивных брюках на резинке, в тапках на босу ногу и белой майке. Он хлопнул себя по животу и кивнул Одику:

- Как делишки?

- Ничего.

- Не перетрусил ночью?

- Немножко… А что им надо от вас?

- Спроси у них… Злющие! Топчут, мнут, ломают. Скоро за клубнику возьмутся - у них губа не дура: три рубля на рынке! Потом за цветы примутся - гвоздику, розы, гладиолусы - они тоже не копейку стоят! Мы выращиваем это для себя - ненавижу тех, кто все растит специально на продажу… Мы редко продаем, уж если очень просят и неловко отказать. И ягоды, и фрукты, и цветы - все для себя… Люблю, когда вокруг все красиво! А человек - для чего он создан? Для красоты ведь, для радости… Правда?

"Неправда! - хотел крикнуть Одик. - Не только для этого!" Но не крикнул. Промолчал.

Потом, фырча как морж, Карпов стал мыться, подвигал толстыми мускулистыми руками, вытерся махровым полотенцем, перекинулся шуткой с женой, басом начал победную арию тореадора, которую часто передавали по радио, и пошел к дому.

Лиля засмеялась:

- У тебя после такой ночи прекрасное настроение!

- А как же!.. Теперь будем спокойно спать… Сообразительный мальчишка.

Одик помрачнел.

Неужели Илька и вправду поклялся больше не лезть в сад? И вдруг подумал: "А я бы мог полезть?"

Карпов ушел ужинать и скоро вернулся, очевидно выпив свою неизменную рюмку легкого вина, и стал ходить по саду, осматривая абрикосовые и гранатовые деревья.

Виталика не было видно. Недоволен был отцом, что ли, за то, что тот не послушался его и не вызвал милицию, а отпустил Ильку с миром, да еще с клубникой? Кончив осмотр сада, Карпов громко зевнул, с силой потер, точно массировал свою грудь - этот жест он очень любил, - и сказал Одику:

- Пойду искупаюсь. Люблю купаться на закате. Бодрит.

Одик ждал, что он скажет дальше.

- Не хочешь со мной? - спросил Карпов.

- А Виталик?

- Не в духе он что-то, - ответил Карпов и улыбнулся. - Не угодили мы ему чем-то.

- Видно, - проговорил Одик.

- Характерец у него, скажу я тебе! Норов! Вырастет - меня за человека считать не будет. Ну, так идешь?

- Меня что-то знобит - простыл, - соврал Одик и для большей убедительности кашлянул.

- А-а, тогда не нужно, здоровье - прежде всего. - И Карпов ушел своей легкой, несмотря на изрядный вес и годы, походкой к морю.

Все следующее утро Одик лежал с родителями у воды и не спускал с пляжа глаз - нет, ребят нигде не было. Тогда он перевернулся на другой бок и посмотрел на далекий Дельфиний мыс, дымчато-синий, можно сказать легендарный, плывущий в мареве нагретого воздуха.

Нет, лучше не смотреть на него!

Все утро, до самого солнцепека, он пролежал на гальке и уже не скучал: его голова была забита разными мыслями, сомнениями, предположениями. Оля подбирала обкатанные прибоем голыши, а отец жарко спорил о чем-то с преферансистами у столика.

Мама, конечно, сразу почувствовала перемены в настроении Одика.

- Ты что, рассорился со своими друзьями?

- Откуда ты взяла?

- Иначе б не валялся сейчас с нами.

- Ну да!

Ничего лучшего ответить он не нашелся.

- А когда покажете амфору? - спросила мама. - Ты ведь обещал.

- Немножко попозже.

- Это я уже слышала от тебя… Какие-нибудь неприятности?