Делегат грядущего

Дехкане удалились. Покинув двор, они унесли с собой возбужденные разговоры. В утонувших во тьме ветвях огромного карагача ветер заиграл ощутительным шелестом. Партийцы и комсомольцы уселись в кружок. Фонарь «летучая мышь» закачался над ними на ветке, сгустил мрак за их спинами. Хурам сел под фонарем и заговорил, и ему отвечали: об Анджумане, который раньше считался веселым и своим парнем и о котором только сейчас можно сказать, что он негодяй; о Шафи — он честный работник (хотя в прошлом и был сборщиком податей), ведь в кооператоры он попал по решению исполкома, — товарищ Баймутдинов за честность, за прежние заслуги дал ему эту должность; о сестре Шафи Озоде — просто темная женщина, религиозная очень, злобится на Лола-хон, потому что та ходит без паранджи; об Абдуфато, которого решили исключить из колхоза; о партийном активе, слабом еще в кишлаке, и о других делах.

— Останься у нас ночевать, — просили Хурама, когда уже за полночь кончились все разговоры. Но Хурам, всегда находивший отдых в одиноких прогулках, все же решил идти в Румдару, и молодежь вышла его проводить с фонарем до большой дороги.

— Да, между прочим… — сказал Хурам, прощаясь с Азизом, — сколько стоит на базаре баран, примерно такой, какого сегодня зарезали?

— Рублей полтораста, товарищ Хурам, — ничего не подозревая, ответил Азиз. — Зачем спрашиваешь?

— А ну, посвети-ка… — Хурам вынул бумажник и, отсчитав деньги, протянул их Азизу. — Возьми. Купишь такого же барана и сдашь колхозу.

— Что ты?.. Товарищ Хурам… — отстранился Азиз с обидой.

— Возьми! — решительно повторил Хурам. — И не обижайся. Я знаю закон и знаю обычаи. Но сейчас у нас скота мало. Когда мы повысим поголовье, станем богатыми, почему ж? — можно будет и этот старый обычай вспомнить. А сейчас… Что в колхозе останется, если для каждого районного работника резать барана? За это мы будем исключать из колхоза… Не хочу тебя ругать, Азиз, говорю это просто как коммунист, как старший товарищ. Я не сказал этого на собрании, потому что не хочу снижать твой авторитет. Но ты сделал большую ошибку. Понимаешь меня?

Даже в тусклом свете «летучей мыши» видно было, как побагровело лицо Азиза. Он оглянулся на смущенных товарищей, помедлил, неловко взял деньги, смял их в кулак.

— Ну вот, теперь до свидания, товарищи! — улыбнулся Хурам и неожиданно дружески щелкнул Азиза двумя пальцами по затылку. — Эх ты, горячая кровь!.. Давай руку!

Хурам возвращался в Румдару в глубоком раздумье, довольный прошедшим днем. Темные чащи садов чередовались одна за другой. Сухие, голые ветви деревьев были так часты и густы, что, глядя сквозь них, казалось, будто звезды усыпали не недоступное небо, а эти деревья. Стволы, истончаясь, разветвлялись, будто широко раскидывали черные руки в стремленье охватить как можно бо́льшие массы темного, прохладного воздуха. И только одни тополя возносились строго и прямо, словно их стремление было высшего, иного порядка.

Чутье подсказывало Хураму, что разгадку причин убийства надо искать в классовых отношениях, весьма запутанных в кишлаке. Но как? В чем? Где? Верная тропка логики была где-то около, но Хурам тщетно старался на нее набрести.

Он пришел в чайхану усталый и почувствовал голод. Чайханщик, однако, уже спал, и Хурам решил не будить его. Добравшись до постели, настланной на груду ковров, зажег свечу и поднес к ней стальной стерженек, взятый у Лола-хон. Долго вертел его в пальцах и разглядывал, стараясь додуматься, из чего он может быть сделан. Донесшийся с площади грохот случайного грузовика повернул мысли Хурама в новое русло ассоциаций. И решение задачи возникло само собой — это было неожиданное открытие, и оно заставило Хурама ворочаться в постели почти до рассвета.

Глава пятая МЕХАНИКА