Делатель королей (Коронатор)

– Ну, за бочками я захаживал, – кивнул старик. – Растолковались мы с ним, и поведал он мне, что, пока в лесу бродил, чернику искал, заметил бабу вдали в платье белом. По топи она шагала, ручками водила, пританцовывала, будто по степи цветочной шла. Фигурка точёная, сама баба простоволосая, но локон густой и красивый. Лицо вуаль прикрывала. Бондарь хруст услышал позади, остановился – никого. Взглянул опять туда, где красавица гуляла – пустота. Повернулся к тропке домой и вскрикнул: перед ним та девушка стояла, вблизи ещё краше. Стоит, как труп, не дышит, не шевелится, да только шёпот в уши бьёт. Мужик слово хотел молвить, как вдруг красавица вуаль откинула, и череп впалыми глазницами на бондаря уставился. Завопила Белая Баба, заржала, как конь, да исчезла… Смерть ему предрекла.

– А случилось потом что? – шепнул громила.

– Умер, – сказал тощий, шмыгнув носом. – Я у старосты спрашивал. Делал бондарь остов для бочки, пошёл клепки распаривать да уснул, не дотащив ведро с водой до печи. Захлебнулся, голову опустив. Пьяный был.

– С горя, что Белую бабу увидел, – поддакнул пастух, зевнул. – Бочку-то мою клепал…

– Даже не верится, что такой дурак, как ты, смог столько запомнить, – громила проникся уважением к старику. – Про бондаря и Белую Бабу.

– А кто это такая? – серьёзно поинтересовался старик, клюя носом.

– Сука, чтоб ты сдох, – заботливо шепнул детина. – Спи уже, хрен старый, мы проследим за гуртом. Слышь, а про Бабу Белую правду рухлядь толковала?

– Не знаю, – пожал плечами худой.

– Просто на Злобу очень похожа, жену Блуда. У той тоже косоньки длиннющие… были. Говорят, пропали волосики, когда подруга мёртвая мстить ей начала, порчу насылать за предательство. В Русальную неделю же ведьму казнили. Ты не щурься! Я, конечно же, верю в силу свыше и мастерство Отца Ростислава, но меня не покидает хреновое чувство: тело этой мрази так и не нашли, когда ныряли. Могилка до сих пор пустует. Не удивлюсь, если эта бабенция возьмёт и прямо сейчас из воды вылезет.

К всеобщему удивлению, Элиза так и сделала. Взяла и вылезла с хлюпом, плеском. Мужики не видели этого, но слышали. А ещё они заметили то, что мотыльки-самоубийцы стремительно улетели в тень, пропали светлячки и приставучие комары. Ветер трусливо затих, а тишина сжала сердца ледяною рукой.

Огонь потух, вместе с этим захрапел пастух.

Мавка запела. Сказать, что у неё не было голоса и до казни, значит, приуменьшить. Смерть не расширила голосовой диапазон. Элизины стоны и завывания резали уши, а когда она закричала, ей эхом отдалось мычание проснувшихся коров.

Скотинка собранно проснулась и так же группой направилась к воде. Громила и тощий не смели шевельнутся, а мавка продолжала выть, надрываться, хрипеть, визжать, пока последняя корова, лениво вязнущая в земле, не ушла рогами под воду.

Проснувшись утром, пастух обнаружил себя в пустом, изгаженном коровьим помётом лугу, возле озера. Потянулся, хрустнул костями, болезненно ойкнул. Поднялся и увидел двух своих друзей, молодых, но в то же время седых мужиков. Однако старик не удивился, ибо он - по своему слабоумию - считал, что так всё и должно быть.

***

Злоба.***

Они её недолюбливали.

Сестра была не такая, как другие сёстры. Она была странной, ни с кем не общалась, не улыбалась, отказывалась веселиться с лешими, резвиться в полночь на берегу, заманивать парней, чтобы позже утащить на дно, повеселиться с трупом, а после съесть его.

Нет, она отказывалась.

Они её не понимали.

Сестра таила в душе то, что может хранить лишь человек – ненависть. Это чувство питало её мёртвое тело, словно солнце – недозрелый плод.

Они боялись её!

Сестра была сильной. Ничто не наполняет душу энергией, как заряд чистой антипатии, как думы о скорой мести.

А ещё они боялись ту, кто была внутри сестры в минуту её гибели…

***

В последнее время Злоба часто ловила себя на том, что много ест. Ненасытный аппетит и кратковременное чувство радости во время приёма пищи заставляли набивать желудок до отвала, объедаться так, что чуть ли не плакать полночи от ужасной боли в животе, словно что-то разрывает тебя изнутри.

Хотя она вправду имела лёгкое желание быть разорванной кое-кем изнутри…

«Но сейчас я не буду это делать, – думала Злоба, сидя за столом с мужем. – Это обычный приём пищи, и мы должны съесть не более того, что наполнит нас. Иссушит зверский голод… Думается, я разрешу себе взять ещё одно яблоко. Оно не повредит. И зефир: соседка обжирается им и не раздувается. Ну, наверное, и это… Боже!.. Хорошо. Доколе я сдалась, то можно съесть и эту сладость».

Стол ещё позволял Злобе наедаться: сладости, фрукты, овощи – люди более бедные не первую неделю питались лишь последним.

Девушка запила пряник медовухой, поморщилась, услышав визги, взглянула в раскрытые ставни.

Шумела крупная собачонка с пушистым хвостом. Дети любили играться с ней, кататься, как на настоящем коне. Сейчас с животинкой «игрались» взрослые мужики. Собака вертелась, отскакивала, забивалась в дальние углы, а люди тянулись к ней дрожащими руками. Голодная слюна капала из их приоткрытых ртов.