Делай, как я!

Солдаты опять зашевелились, усаживаясь поудобнее, потому что слушать "истории" всегда интереснее, чем отвечать урок или повторять пройденное.

А капитан отошёл к окну, постоял немного в задумчивости и стал рассказывать.

– Было это в сорок третьем году, на Украине, в самый разгар тяжёлых боёв.

Я в то время был старшим сержантом и служил при штабе в радиоразведке. Кстати сказать, тогда на нашего брата, радиста, смотрели довольно косо. Всё больше на телефон полагались – привычнее. Да и верно, аппаратура тогда была не то что теперь, и нередко в самый нужный момент либо помехи такие начнутся, что ничего не разберёшь, либо просто связь нарушится. Но это я так, между прочим. У нас-то работа была особая. Мы подслушивали немецкие радиостанции, перехватывали радиограммы. Потом, уже в штабе, расшифровывали их. Ну, расшифровать радиограмму, сами понимаете, дело не простое и довольно долгое. Так что не всегда удавалось сделать это вовремя.

А в те дни сумели мы засечь очень важную радиостанцию. Фашисты как раз сосредоточили на нашем участке танковую дивизию. И вот штабную радиостанцию этой дивизии мы и засекли. Позывные ещё у неё такие красивые были: Гвоздика – "Helke" по-немецки. Мы эту Гвоздику и днём и ночью слушали. Работала она, прямо скажем, на полную мощность, без отдыха. То принимает шифровки, то передаёт. Нам уже даже казалось, что мы её радистов чуть ли не в лицо знаем. Особенно одного. Он всегда перед тем, как перейти на приём, как-то по-особенному последнее слово произносил – с присвистом каким-то, точно лихой росчерк ставил в конце письма…

И вдруг исчезла Гвоздика. Замолчала. Мы всю ночь по эфиру шарим, и направленность антенны меняем, и на другие волны переходим – ничего нет. Наши радиостанции работают. Немецкие друг друга перебивают, а её нету. Не иначе, как готовится дивизия к контрудару – потому и притихли, наверно.

Ну, и наши, конечно, тоже к отпору приготовились, ждут.

Тут ещё гроза неподалёку прошла, в наушниках треск – ничего не разобрать. Только вдруг – уже к утру дело шло – мне мой напарник говорит:

– Узнаёшь?

Я слышу: далеко где-то, слабо совсем, работает немецкая радиостанция. Радист передаёт радиограмму, обыкновенную шифровку, быстро-быстро цифры называет и… слово последнее вдруг произносит с присвистом, точно лихой росчерк ставит. Неужели – Гвоздика? И волна совсем другая, и позывные другие. А всё-таки она!

– Что за чертовщина! – говорит напарник. – Не может быть. Она же совсем рядом была. Неужели перебросили?

И знаете, прав он оказался. Прав!

Запеленговали радиостанцию – она, оказывается, уже в ста пятидесяти километрах от нас, южнее работает. Ну, тут уж обыкновенная разведка в дело пошла. И выяснилось: фашисты ночью тайно свою дивизию перебросили – совсем в другом месте удар готовились нанести. Неожиданно. Только неожиданности у них и не получилось. И всё из-за радиста. Не будь у него привычки этой – по-своему последнее слово произносить, "росчерк" свой ставить, – неизвестно, как бы дело ещё обернулось…

Капитан отошёл от окна, посмотрел на солдат и уже весёлым тоном спросил:

– Понятно, зачем я вам эту историю рассказал?

– Понятно! – закричали солдаты. – Расскажите ещё что-нибудь, товарищ капитан. Расскажите!

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев больше не кидали на Яшу свирепых взглядов, а просили вместе со всеми:

– Расскажите!…

Может быть, на них произвела впечатление история капитана, а может быть, просто они были добродушными людьми и не умели долго сердиться.

– В следующий раз расскажу, – засмеялся капитан,- в следующий раз. А сейчас – продолжим занятия…

На стрельбах

Стрельбы были в самом разгаре – одна за другой выходили на огневой рубеж очередные смены, гремели автоматные выстрелы, появлялись и исчезали мишени, когда на дороге, ведущей к стрельбищу, сначала возникло облачко пыли, а затем стал виден юркий армейский газик. У этого газика не было никаких особых, отличительных примет, но все офицеры узнавали его еще издалека, как издалека узнают человека по походке. И хотя лейтенант Ковалевский служил в части всего первый год, он тоже давно уже научился отличать машину командира дивизии от любой другой.

Лейтенант заволновался, потому что как раз приближалась очередь стрелять его взводу. Он быстренько смахнул пыль с начищенных до блеска хромовых сапог, затем выстроил взвод и торопливо еще раз, на всякий случай, проверил, все ли в порядке.

Все было в порядке.

– Главное, не забывайте правильно докладывать, – напомнил он, но солдаты уже смотрели мимо него, и, даже не оборачиваясь, лейтенант понял, что командир дивизии подъехал и теперь направляется сюда.

Генерал, высокий и грузный, шел широким размашистым шагом и на ходу что-то объяснял руководителю стрельб.

– Взво-од! Смир-р-рна! – весь напрягаясь, скомандовал лейтенант и лихо вскинул руку к козырьку. В эту минуту он как бы смотрел на себя со стороны и очень нравился самому себе – молодой, энергичный, подтянутый командир!

Генерал махнул рукой:

– Вольно. Ну, как настроение, товарищи?

– Бодрое, товарищ генерал! – не стройно, но весело откликнулись солдаты.