Дела закулисные

Увидав, что пан Пукавец — Отелло отвешивает оплеухи Дарине Губачковой — Дездемоне, личико которой становится пунцовым, взволнованная судьбой несчастной Дездемоны Ленка в директорской ложе проливала живые слезы.

Но Франтишек, уйдя с головой в перипетии происходящего на сцене, безжалостно шептал:

О, дьявол, дьявол! Если бы земля
Давала плод от женских слез, то эти
Плодили б крокодилов. Сгинь, уйди![18]

Ленка, утратив вдруг чувство реальности, оскорбленно отодвинулась и, неожиданно вскочив с места, выбежала вон из ложи.

Франтишек, быть может, и не заметил бы этого, но Даша Новакова, ткнув его пальцем в бок, спросила с ехидцей:

— Не знаешь, какая муха ее укусила?

Вопрос содержал не только критическую оценку Ленкиного поведения, но и деликатный намек, что в общем-то ничего страшного не происходит, потому что кроме Ленки существует еще она, Даша. Но Франтишек, выведенный из состояния творческой экзальтации, не принял во внимание ее скрытого и коварного предложения и выскочил из ложи вслед за Ленкой. Он догнал Ленку на лестнице, но смог успокоить лишь дома, куда доставил первым же попавшимся такси, ибо всхлипывающая Ленка решительно отказалась вернуться в театр.

Таким образом гости, освеженные сном во время спектакля, вернулись тем же автобусом в Ростоки. И там на Максимилианке в «Пастушьей хате», у пылающего очага, продолжили свадебное пиршество, пребывая в уверенности, что невеста с женихом давно уже предаются супружеским радостям. На самом же деле Франтишек в своей квартире-мастерской успокаивал Ленку, плечи которой и ее выпуклый животик сотрясались от рыданий.

— Ну, дорогая моя, ну, милая, ну перестань, ну пожалуйста, — шептал ей Франтишек горестно, но уже с легким раздражением. — Ну что случилось? Да говори же наконец и прекрати реветь!

И Ленка, всхлипывая, прерывающимся голосом сказала:

— Мне… мне… На меня вдруг накатило, будто Дездемона — это я… а ты… не Франти-и-и-шек, а Отелло… и я просто сдрейфила!

Сокрушенная переживаниями и тяжелыми предчувствиями, вполне естественными в ее положении, Ленка перестала изъясняться на чистом литературном языке, который, словно жемчужину в ракушке-жемчужнице, целых восемнадцать лет пестовал в ней папочка, и стала обыкновенной пражской девчонкой.

Ленкино превращение разбудило вдруг во Франтишеке задремавшего на время художника слова. Он тихо поднялся, оторвался от всхлипывающей жены, лежащей на кушетке в позе обнаженной Махи с картины Гойи, отряхнул колени, так как все это время напрасно преклонял их, и уселся за стол, чтобы сделать в своем блокноте кое-какие заметки.

Когда же Ленка наконец уснула, так и не исполнив своих прямых супружеских обязанностей и не испив из чаши только что заключенного брачного союза — впрочем, как известно, они уже давно пригубили ее в кредит, — Франтишек плотно устроился за своим стареньким письменным столом, приобретенным в комиссионке, раскрыл толстую амбарную книгу, много-много лет назад служившую его матушке, и принялся теперь уже более тщательно записывать события прошедшего дня, обрывки подслушанных фраз, анализировать мысли и чувства, взволновавшие его, и факты, оставившие равнодушным.

За этим занятием он провел всю ночь. Лишь когда тьма за окном, став пепельной, начала редеть, он залез в постель, пристроился возле Ленки и, натянув на голову стеганое одеяло, мгновенно уснул.

Франтишек спал так крепко, что не слыхал раздавшегося около восьми часов утра телефонного звонка. Телефонный звонок разбудил Ленку, но ею овладело какое-то странное и необъяснимое предчувствие, видимо спровоцированное Шекспиром и вчерашними слезами, и она, как и Франтишек, натянув на голову одеяло, к телефону не встала.

Таким образом, благодаря своему крепкому сну и по вине Ленкиной трусости Франтишек никогда в жизни так и не узнал, что в то самое утро из далекого Парижа звонила его большая, но утраченная любовь, Кларка. По адресу, выведанному у барменши Зузаны, он тайно послал ей открытку с уведомлением о своей свадьбе с Ленкой. В открытке, кроме официального стандартного текста, стояло:

Забудем прежние мечты,
Где были только я и ты,
И вместо горестных цепей
Я надеваю кольца Гименея…

Закончил он так: «Сдадим в чистку наши старые грезы и не станем оттуда забирать…»

Расчувствовавшись, Кларка, живущая теперь вместе с мужем-доцентом в одном из парижских предместий, в квартире хотя и комфортабельной, но отнюдь не такой, как та на Штепанской улице в Праге, на другой день после свадьбы Франтишека отказалась от предложения мужа подбросить ее на службу в своем новеньком «рено». И несмотря на то, что теперь ей надо будет битый час тащиться метро и автобусом в Торговый дом «Samaritaine», куда она устроилась продавщицей, Кларка набрала телефонный номер, указанный в открытке. Как ни странно, все время, что она ждала ответа, сердце ее колотилось где-то в горле.