Дела репрессированных московских адвокатов

Адвокатура и защита были провозглашены ими лишь необходимым злом, которое лишь терпится в советском суде, но которое, вообще говоря, советскому суду вовсе не нужно. Участие защитника в состязательном процессе изображалось издевательски как участие в какой-то "меновой сделке". Совершенно несомненно, что под этой "революционной" терминологией проводилось по существу отрицание демократических элементов советского процесса, каким, в частности, является принцип процессуальной состязательности. Эта точка зрения не только провозглашалась теоретически со ссылкой на Пашуканиса, но с 1928 г. Крыленко начал насаждать эти теории и на практике. Достаточно указать на проекты УПК 1927 и 1928 гг., выработанные Наркомюстом и в значительных частях проведенные в жизнь в ряде вопросов, несмотря на отсутствие их законодательного утверждения. В особенности полно были осуществлены эти вредительские теории по отношению к защите. Защита и практически стала третироваться как ненужный и вредный придаток. Постепенно росло число процессов, в которых защитники перестали допускаться к участию в деле – вопреки прямому тексту закона – в народных судах с одной стороны и даже в Верховном Суде – при рассмотрении кассационных дел с другой стороны. Защитники добросовестно готовились к защитам, тратили на это время и труд, а затем им объявляли, что они суду не нужны. Из отдельных единичных фактов – это стало в тот период времени типовым явлением.

Совершенно несомненно, что эта политика Крыленко – ставившая и, по-видимому, имевшая целью поставить адвокатов в весьма унизительное положение и притом противопоставить их другим советским судебным работникам – питала в адвокатской среде чувство большого недовольства этой политикой, которую Крыленко и его сторонники изображали как особенность именно якобы советского отношения к вопросам защиты и адвокатуры. Именно поэтому эта политика и являлась вредительской политикой»[34].

И тут у «заговорщиков» появился удобный случай. В 1931 году Тагер получил разрешение на временный выезд в Париж для лечения жены, которая потеряла зрение на оба глаза – в Советской России ей помочь не могли. В Париже жил и практиковал как адвокат брат Тагера, у которого они с женой и прожили восемь месяцев. По версии следствия, руководство антисоветской организации решило воспользоваться этой поездкой Тагера «для налаживания организационных связей с эмигрантскими кадетскими кругами». С этой целью то ли Муравьев, то ли Малянтович поручили ему встретиться с их бывшим коллегой по «политической защите» Маклаковым, а также, по некоторым версиям, с Н.В. Тесленко и А.Ф. Керенским.

«Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой»[35].

Тагер подробно описывал эту встречу, состоявшуюся якобы в ноябре 1931 года, и содержание беседы с Маклаковым (довольно абстрактного характера). С Керенским он, по его словам, только перекинулся парой слов. Впрочем, в суде Тагер отказался от этих показаний и заявил, что все его рассказы о встречах в Париже выдуманы от начала до конца. Установить, имела ли место эта встреча, мне не удалось (если она и состоялась, в этом не было ничего удивительного – хотя Тагер принадлежал к следующему поколению и не был близко знаком с Маклаковым, последний был легендарной личностью в адвокатских кругах).

По возвращении в Москву в 1932 году Тагер, по версии следствия, доложил руководству о результатах своей поездки. С Маклаковым они якобы договорились, что связь между организацией и «парижским центром» будет дальше осуществляться через М.Л. Мандельштама, который, бежав после революции за границу, прожил несколько лет в Париже, а в 1928 г. вернулся в Москву (при этом следствие ни разу не поинтересовалось у Мандельштама вопросом о поддержании им этой связи, зато сам он рассказал на допросе, что в Париже Маклаков его «бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю»[36].

Чем после этого занималась организация – неясно, но в октябре 1936 года Малянтович якобы собрал руководство на квартире у Долматовского и «сообщил о полученной им из меньшевистских центров директиве о необходимости перехода к террору против руководителей партии и правительства. Директива была одобрена, но решено было передать ее на обсуждение ячеек организации» (эта формулировка повторяется практически дословно в нескольких протоколах допросов и очных ставок). Большинству никаких конкретных действий по подготовке террористических актов не вменяли; как и от кого Малянтович получил соответствующие указания, следствие выяснить не пыталось ни у него самого, ни у других.