Дела любви. Том II

Но является ли слово «назидание» в духовном понимании настолько характерным словом для любви, что оно принадлежит исключительно ей? Что касается слова, то вполне может существовать множество объектов, которые в равной или даже в разной степени претендуют на это самое слово. Если так обстоит дело с «назиданием», то было бы неправильно подчёркивать это в отношении любви, особенно как это делает размышление, ибо было бы недоразумением навязать любви предположение, будто она желает присвоить исключительно себе то, что она делит с другими, – а любовь как раз готова делиться с другими, так как она «не ищет своего»[5]. Воистину, «назидание» присуще исключительно любви; но, с другой стороны, это свойство «назидания» обладает той особенностью, что оно может жертвовать собой во всём, присутствовать во всём – как и любовь. Таким образом можно увидеть, что любовь в этом своём своеобразном свойстве не обособляется и не кичится своей независимостью и осторожностью по сравнению с другими, но отдаёт себя полностью: особенность её как раз в том, что она обладает исключительным свойством отдавать себя полностью. Нет ничего, просто ничего, что можно было бы сделать и сказать назидательно; но что бы это ни было, если это назидательно, то в этом участвует любовь. Поэтому именно там, где увещевание само признаёт трудным установление определённого правила, оно гласит «делайте всё для назидания»[6]. С таким же успехом можно было бы сказать «делайте всё с любовью», и это означало бы то же самое. Один человек может сделать прямо противоположное другому, но если каждый из них делает противоположное, но в любви, то это противоположное становится назидательным. В языке нет ни одного слова, которое было бы назидательным само по себе, и нет в языке слова, которое не было бы сказано назидательно и не стало бы назидательным, если присутствует любовь. Вот почему неправильно (увы, это просто недоброе и вызывющее разногласие заблуждение), что назидание – привилегия отдельных одарённых людей, как например в искусстве, поэзии, красоте и прочем, напротив, каждый человек своей жизнью и своими действиями, своим поведением в повседневной жизни, своим общением с простыми людьми, своими словами и выражениями должен и может назидать, и будет это делать, если в нём действительно живёт любовь. Мы и сами замечаем это, ибо мы употребляем слово «назидание» в самом широком смысле; но мы можем не осознавать, что используем его только там, где речь идёт о любви. Но это и есть правильное использование языка: быть осторожным, чтобы не использовать это слово без связи с любовью и в этом ограничении снова сделать сферу его применения неограниченной, ибо всё может быть назидательным в том же смысле, в каком любовь может быть везде. Таким образом, когда мы видим, как одинокий человек с достойной похвалы бережливостью с трудом обходится малым, то мы почитаем и хвалим его; мы радуемся; мы утверждаемся в благости этого зрелища, но мы не называем это назидательным. С другой стороны, когда мы видим, как мать, у которой много заботит, благодаря бережливости и мудрой экономии с любовью умеет благословить малое, чтобы хватило на всех: тогда мы говорим, что это назидательное зрелище. Назидательное в том, что одновременно с почитаемой бережливостью и экономией мы видим любящую заботу матери. Напротив, мы говорим, что это мало назидательно, что это печальное зрелище – видеть того, кто голодает посреди изобилия, и у которого, однако, совсем ничего не остаётся для других. Мы говорим, что это ужасное зрелище, мы испытываем отвращение к его роскоши, мы содрогаемся при мысли об ужасной мести за стремление к наслаждению – голодать в изобилии; но то, что мы тщетно ищем хотя бы малейшего проявления любви, подтверждает, что оно мало назидательно.