Деконструкция: тексты и интерпретация

Определения письменности в широком смысле, т.е. в значении archi–écriture, не исчерпываются у Деррида уже приводившейся дефиницией письменности как сцены истории и игры мира. Фиксируя отличие archi–écriture от вульгарной концепции письменности, Деррида говорит, например, о том, что «archi–écriture есть не та письменность, что описывает, не каменное эхо немых слов, но литография, существующая до слов: метафонетическая, нелингвистическая, алогичная  [228]. Обращаясь к этому же различию толкований письменности в «Грамматологии», Деррида отмечает: «Письменность в общем смысле этого слова есть мертвая буква. Письменность же в метафорическом смысле, естественная, божественная, жизненная письменность… боготворится; она приравнивается к происхождению ценности, к голосу сознания как божественного закона, к сердцу, чувству и пр.» — Определяя archi–écriture в «Эллипсах» [229], Деррида называет ее «письменностью источника, происхождения, письменностью, возвращающей и возвращающейся к истокам, письменностью, прослеживающей знаки своего возникновения, утраченной письменностью начала»  [230]. Чуть далее в этой же работе Деррида говорит об archi–écriture как о «любви и стремлении к истоку»  [231]. «Письменность, устремленность к источникам, есть источник сам по себе, источник, исполненный страсти, источник того, что можно определить как Бытие–пишущее–пишущееся. Бытие–как–письменность»  [232]. Эта же идея Бытия–как–письменности звучит и в «Грамматологии», где один из разделов озаглавлен «Пишущее–пишущееся–Бытие» («L'être écrit») [233].

Во всех этих определениях, несмотря на их различия, прослеживается некоторая общая идея — идея о том, что письменность в значении archi–écriture есть активная, творческая и творящая сила. Archi–écriture как будто бы по самой своей природе предназначена к тому, чтобы создавать нечто новое, то ли в форме нового представления о мире, в котором бы исправлялись ошибки старых систем описания мира, то ли в форме нового мира как такового — Бытия–как–письменности. Подобными интерпретациями сущности и предназначенияarchi–écriture, как представляется, во многом вдохновляются те критики деконструкции, которые отказывают ей в праве самостоятельного, вне–метафизического существования, стремясь присоединить деконструкцию то к структурализму, то к феноменологии, то к постмодернизму. Подобную интерпретацию допускал и молодой Деррида, автор «Грамматологии», когда анализировал те явления современной культуры и науки, прежде всего грамматологию, которые представлялись ему «намеком на делиберализацию, освобождение письменности, намеком на науку о письменности, где властвует метафора… Этим намеком не только создается новая наука о письменности — грамматология, но и обнаруживаются знаки делибералшации всего мира как результат некоторых целенаправленных усилий… Либерализация старого мира есть по сути создание некоторого нового мира»  [234]; создание, средством которого должна выступать, по Деррида, как раз archi–écriture.

Следует отметить однако, что впоследствии Деррида отходит от идеи непосредственного миро–творческого потенциала archi–écriture; во всяком случае, он больше уже не возвращается к тому толкованию активности archi–écriture, результатом которой должен стать «некоторый новый мир», возникающий буквально на наших глазах в самое последнее время. Очевидно, это связано с тон специфической природой archi–écriture, которая ни при каких условиях не позволяет ей быть тем, что непосредственно созидает, тем, что приносит новое позитивное содержание, тем, что Деррида сравнивает с «неограниченной субъективной креативностью средневековой теологии» [235]. Активность, которой характеризуется archi–écriture, есть активность знаков, не имеющих реального (равно как н идеального) содержания, знаков, за которыми, как будет показано дальше, не стоит значение, а значит, и истина мира, и мир как таковой, мир как Бытие. Следовательно, эта активность никогда не может быть активностью творения в том его значении, которое устоялось в западной культуре. Письменность как archi–écriture поэтому, с точки зрения здравого смысла (а как раз его и концептуализирует прежде всего метафизика), не может быть ничем иным, кроме как разрушением — разрушением посредством знаков. Деррида подтверждает и уточняет это представление в «Гранях философии», определяя то, что должно быть разрушено посредством archi–écriture, когда говорит, что «письменность есть разрушение присутствия в знаке»  [236].