Деконструкция: тексты и интерпретация

Nichts wird was zuvor ist: wirstu nicht vo zur nicht, So wirstu nimmermehr gwborn vom ewgen Licht.

Стать ничто — значит стать Богом

То, что было прежде, становится ничто; если же ты не становишься ничто,

Никогда не будешь рожден ты от вечного света. (6:30)

Как можно помыслить это становление? Werden: одновременно рождение и перемена, формирование и трансформация. Этот путь к бытию, начинающийся от ничто и как ничто, как Бог и как Ничто, как Ничто само по себе, это рождение, которое приносит себя без предпосылки, это становление–собой как становление–Богом — или Ничто — все это является тем, что представляется невозможным, больше, чем невозможным, самым невозможным возможным, более невозможным, чем сама невозможность (если понимать невозможность просто как негативную модальность возможного).

— Эта мысль представляется до странности родственной опыту того, что называют деконструкцией. Не будучи методологической техникой, возможной или необходимой процедурой, не представляя собой закономерности программы и прикладных правил, т.е. разворачивающихся возможностей, деконструкция часто определяется как сам опыт (невозможной) возможности невозможного, самого невозможного невозможного условие, которое разделяется деконструкцией с даром, «да», «приходом», решением, свидетельством, тайной и т. п. И, возможно, со смертью.

— Становление–ничто как становление–собой, или как становление–Богом, есть становление (Werden) как порождение другого — в той мере, насколько этот другой, согласно Ангелусу Силезиусу, возможен (но скорее невозможен, невозможен более, чем само невозможное). Это «более», эта внеположенность, это превышение (über) совершенно очевидно вносит в порядок и модальность возможного абсолютную разнородность и неоднозначность. Возможность невозможного, «еще более невозможного», которое, тем не менее, возможно («более невозможное, чем сама невозможность»), помечает собой радикальный разрыв в режиме возможности (каковая, как было сказано, сохраняется, несмотря ни на что). Силезиус замечает:

Das überunmöglichste ist möglich

Du kannst mit deinem Pfeil die Sonne nicht erreichen, Ich kann mit meinem wol die ewge Sonn bestreichen.

Самое невозможное возможно

Твоей стрелой ты не можешь поразить солнце,

Моей же я смогу ввергнуть вечное солнце в мой огонь.

(6:153)

Более того, über в слове überunmöglichste может вполне означать еще и превосходную степень: наиболее невозможное, более невозможное, чем что–либо другое. Вот что говорится об этом в другом пассаже:

Geh hin, wo du nicht kanst: sih, wo du sihest nicht: Hör wo nichts schallt und klingt, so bistu wo Gött Spricht.

Иди туда, куда ты не можешь идти; смотри на то, что ты не можешь увидеть;

Услышь то, что не звучит и неслышимо, и это будет значить, что ты там, где говорит Бог.

(1:199)

— Возможность невозможного, «самого невозможного», более невозможного, чем самое невозможное, — не напоминает ли это то, что Хайдеггер сказал о смерти: «die Möglichkeit der schlechtinnigen Daseinsunmöglichkeit» («возможность абсолютной невозможности Dasein»)  [458]. То, что в модальности возможного абсолютно невозможно, для Dasein есть то, что возможно, и смерть — его имя. Вполне вероятно, что здесь имеет место чисто формальная аналогия. Что если негативная геология вещает из глубин смертности Dasein? Или его наследия? Или того, что пишется после него, согласно ему? Вне сомнения, следует еще вернуться к этому.

— Вся апофатическая мистика также может быть прочитана как впечатляющий дискурс смерти, (невозможной) возможности правильной смерти тут–бытия, того бытия, которое говорит, и говорит то, что уводит в сторону, прерывает, отрицает, или уничтожает то, что оно говорит, равно как и свой собственный Dasein. Между экзистенциальной аналитикой бытия–направляющегося–к–смерти, или бытия–для–смерти, в «Бытии и времени» и замечаниями Хайдеггера относительно теологического и теиологического, а также еще более важными рассуждениями о теологии, в которой слово «бытие» не должно быть даже представлено, существует, как кажется, глубокая связь и строгое следование.

— Что же общего может быть у этой сверх–невозможности, освещаемой скудными лучами нашего солнца, с дружбой? С обращением к другу?