Соображение, с позиций которого психоанализ Фрейда становится объектом особого интереса для деконструкции, на первый взгляд кажется весьма простым и даже тривиальным. Оно связано с совпадением тематики деконструкции и психоанализа в части письменности. Для психоанализа такое совпадение представляется случайным. В своей известной статье «Фрейд и сцена письменности», опубликованной в «Письменности и различии», Деррида отмечает: «Таким образом, Фрейд представляет нам сцену письменности. Как все, кто пишет. Как все те, кто знает, как писать, он позволяет этой сцене удваиваться, повторять себя, даже отказываться от самой себя, по–прежнему оставаясь в пространстве сцены как места действия. Именно Фрейду удается сказать нечто чрезвычайно важное об этой сцене, показать, какой именно должна быть сцена письменности, на которой он выстраивает свою игру» [39].
Для того чтобы начать свою игру в пространстве письменности, Фрейд прежде всего определяет ситуацию, в которой, как он считает, традиционно находится вся проблематика письменности в западной культуре. Эта ситуация, по Фрейду, не выходит за пределы привычной для западной культуры схемы репрессии, вытеснения письменности, как и многих других феноменов социального и индивидуального бытия, на периферию культурного пространства. Репрессия письменности разворачивается здесь в классическом варианте неудавшейся репрессии, когда вытесняемая письменность постоянно возвращается в центр активности культуры, превращаясь в навязчивую идею западного дискурса. В письменности, как полагает Фрейд, содержится некая загадка, глубинная тайна, которая делает невозможным вытеснение письменности, не позволяет западной культуре забыть о письменности.
В признании загадочности письменности, в вопрошании того, что как будто бы не может стать объектом особого внимания в западной культуре, обнаруживаются явные признаки родства психоанализа и деконструкции. Однако, как подчеркивает Деррида, «в противоположность видимости, деконструкция логоцентризма не есть психоанализ философии» [40]. Это несовпадение начинается уже с того, что, «например, сама логоцентристская репрессия не может толковаться на основе фрейдовского понимания репрессии; напротив, именно логоцентристская репрессия позволяет понять, каким образом возникает в горизонтах культуры сам механизм репрессии [41]. Это дает Деррида основания говорить о том, что фрейдовская концепция в общем принадлежит истории метафизики, т.е. по сути системе логоцентристской репрессии, организованной таким образом, чтобы постоянно принижать значимость письменного следа, толковать письменность лишь как дидактическую или техническую метафору [42].
И тем не менее именно в психоанализе обнаруживаются многочисленные примеры новой интерпретации письменности, вытекающие, как считает переводчица «Грамматологии» Деррида Г. Ч. Спивак, из общей революционной позиции психоанализа, поставившего под вопрос понятия психики и сознания [43]. Принципиально иной подход к пониманию психики, как отмечает Деррида, был связан с проблемой следа, которая выявилась впервые во фрейдовском толковании феномена памяти. В том, что проблема памяти ставится Фрейдом в связи с понятием письменности, по словам Деррида, как будто бы нет ничего принципиально нового для западной культуры, ибо еще Платон и Аристотель говорили о письменности в связи с теми отношениями, которые складываются между разумом и опытом, между перцепцией и памятью [44]. Однако если для философии связь концепции письменности с феноменом памяти в общих чертах была как бы понятна, то с позиций естественнонаучного подхода Фрейд попытался проследить эту связь по сути впервые.