Декалогия

– Неправда, – скучно ответил Сергей, очередной раз давая понять, что надо действовать, а не грезить.

– Ну и сукин же ты сын! – полушутливо отозвался Дмитрий. – Все надо опошлить, никакой романтики, никакого восторга. Во сколько сегодня заканчиваешь работать?

– Через час.

– Я подъеду, может куда сходим, поболтаем.

– Хорошо, – Сергей положил трубку.

Дмитрий еще долго прислушивался к коротким гудкам в телефонной трубке. Его остекленевший взгляд, казалось, был загипнотизирован странными картинами, неожиданно открывшимися в абстрактном рисунке обоев на противоположной стене; лицо его озарилось таинственной и решительной улыбкой, как будто было найдено простое решение чего-то прежде трудного и мучительного; как будто предчувствие неимоверного счастья внезапно снизошло на него.

– Димуль, что это ты там сидишь в темноте, – голос матери вернул его в этот мир, заставил вспомнить о деятельной человеческой сущности. Он быстро встал и направился в её сторону.

– Ма, я завтра уезжаю в деревню.

Не нужно было ждать много времени, чтобы увидеть насколько эта идея ей не понравилась.

– В деревню? Опять? Ты рехнулся! Лучше бы на работу устроился! Я тебе денег на дорогу не дам.

– Ой, ма, может хватит, – перекосился Дмитрий. – Когда я у тебя деньги просил? Успокойся.

– А когда ты будешь определяться? Уже двадцать лет почти, а ты все по деревням разъезжаешь! И хотя бы там чем-нибудь помогал, а то баклуши бить! Что из тебя получится?!

– Человек.

– Да, таких людей только ногами пинают, – что ты делать собираешься?

– Жить.

– Тьфу ты… – Татьяна не удержалась и выругалась. – И тебе такая жизнь нравиться?

– Жизнь никому не нравиться.

– И поэтому её надо дальше похабить? Чем ты кончишь?!

Дмитрий ехидно усмехнулся. Ему так и хотелось парировать: “Уж не тем, чем ты”, – но он знал к чему это может привести, поэтому воздержался.

– За меня не беспокойся: не пью, не курю, не колюсь, железки на себе не ношу, воровством не занимаюсь, на хлеб зарабатываю, делаю то, что доставляет удовольствие, радуюсь, что пока не приходиться делать того, что удовольствия не доставляет. Конечно, я сам многим в своей жизни не доволен, но дело это поправимое; если же тебе что-то не нравиться в моей жизни, то здесь ничем помочь не могу. Я, кстати, думаю, что мое болезненное нежелание работать вызвано твоей ошибкой в самоопределении, и навязчивом желании распространить эту ошибку на подвластных тебе людей.

Но мать Дмитрия не слышала последних слов, ибо криком приводила свои гневные аргументы и готова уже была подтвердить их кулаками. Сын сорвал с вешалки куртку и скрылся на лестничной площадке.

Такие сцены проходили почти ежедневно и очень тяготили Дмитрия. Порой он был готов уступить, но в последнюю минуту неведомая сила всегда останавливала его, словно крича: “Что ты делаешь? Зачем калечишь себе жизнь? Посмотри на мгновение вперед: это разве ты стоишь у станка, разве ты перекладываешь бумаги, до которых тебе нет дела?.. Это твоя смерть!” Но если Дмитрий прекрасно знал, чего делать не хочет, то желаемая им деятельность пребывала в великой смуте. У него не хватало воли заняться чем-нибудь одним, как следует изучить предмет и, став профессионалом, зарабатывать на этом деньги. Он бросил институт, ибо понял, что, окончив его, не сможет заниматься тем, что любит. Точнее сказать – не сможет заниматься так, как любит: вопрос был в методе. Даже само образование было ему ненавистно тем, что любимые предметы преподавались догматично-навязчиво, что уж говорить о нелюбимых! Он цитировал Шопенгауэра, прославлявшего дилетантизм и любовь к досугу, Фромма, критиковавшего отчужденный труд, экзистенциалистов, Бальзака и даже свою покойную бабушку – словом всех, кто избаловал его и приучил относиться к своей деятельности аристократически. Он полярно различал понятия труда и творчества, этимологию “работы” выводил из “рабства” и делал все, чтобы продлить состояние собственной независимости от необходимости выбрасывать по восемь часов в день, “чтобы не подохнуть с голода”. Он настолько этим увлекся, что порой жертвовал “свободой для”, которая должна быть целью, “свободе от”, которая являлась средством. Его гимны свободному творчеству были однобоки в сторону первого слова и пока не собирались перегибаться, даже не смотря на то, что в мозгу всё чаще появлялся вопрос: “Зачем? Зачем освобождать время, если его не чем занять? И не слишком ли я высокого о себе мнения, пренебрегая тем, что для других – норма, ибо гениальностью во мне похоже, совсем не пахнет. Я просто самолюбивый лентяй!” Но, даже не смотря на эти прозрения, Дмитрий продолжал с неистовством отстаивать свои взгляды на жизнь.