Дейр

Открыл глаза. Видение исчезло.

“Это та ант топа глядела, — подумал он. — Увернулась, забежала за куст и глянула. Это ее глаза. А мое темное начало нарисовало вокруг них голову, длинные черные кудри, нежную белую шею и пышную грудь… Нет! Антиистинно! Это мой зараженный разум от потрясения мгновенно открылся тому, что в нем гноилось, копошилось все это время на корабле, где не то что живых женщин — даже изображений на магнитозаписи…”

И подавился рвотой, вмиг забыв о глазах. Отвратительное зловоние ударило в ноздри. “Жучи вусмерть перепугались”, — мелькнула догадка. У них в таких случаях непроизвольно срабатывает сфинктер, перекрывающий “пугпузырь”. Этот орган, расположенный сзади ниже поясницы, служил неразумным предкам членистоногих оздвийцев мощным оборонительным оружием. Примерно такое же использует на Земле жук-бомбардир. Теперь этот почти рудиментарный орган служит лишь для разрядки сильнейшего нервного напряжения. На славу срабатывает “пугпузырь”, но не без закавыки. Например, жучам-психиат-рам приходится носить противогазы или работать при широко открытых окнах…

Кеоки Эмайель Порнсен с помощью Движенечки выкарабкался из-под куста, куда его вышвырнуло. Торчащее брюхо, лазоревый мундир с белыми нейлоновыми крыльями, притороченными к спине кителя, делали его похожим на жирного голубого жука. Порнсен выпрямился, сдернул маску. В лице — ни кровинки. Трясущимися пальцами завозил по скрещенным песочным часам и мечу, эмблеме Союза ВВЗ на груди. Наконец нашарил нужный клапан. Раздернул магнитную застежку, вытащил пачку “Серафимских”. Зажал сигаретину в зубах, но никак не мог примериться к трясущемуся концу зажигалкой.

Хэл поднес к кончику сигареты Порнсена головку своей зажигалки. Уверенной рукой.

Тридцать с лишним лет выучки позволили глубоко скрыть усмешку, просившуюся на губы.

Порнсен принял услугу. Но секундой позже губы у него задергались и стало ясно: он понял, насколько потерял перевес над Ярроу. Нельзя было вперед позволять этому типу выставляться с услугами, даже по таким мелочам — надо было с ходу рубануть семихвосткой. Порнсен учуял это. И все же произнес, как положено:

— Хэл Шэмшайель Ярроу…

— Буверняк, авва, слушаю и повинуюсь, — как положено, ответил и Хэл.

— Сию же минуту объясни мне, что произошло.

Удивился Хэл. Голос у Порнсена оказался много мягче, чем ожидалось. Однако расслабляться нельзя. Вдруг Порнсен решил подстеречь и ударить врасплох, когда Хэл душевно будет не готов к нападению.

— Я — или, вернее сказать, Обратник во мне — отклонился от истиннизма. Я, то есть мое темное начало, с умыслом ускорило псевдобудущее.

— Неужели? — сказал Порнсен спокойно, но не без злости. — Значит, говоришь, твое темное начало, Обратник в тебе все это натворил? С тех пор, как ты говорить научился, только это я от тебя и слышу. До каких пор ты будешь кивать на других? Ведь знаешь, по крайней мере, обязан знать после того, как тебя вот этой самой рукой столько раз пороли, что в ответе всегда ты и только ты один. Когда тебя учили, что отклоняться от истиннизма тебя побуждает твое темное начало, тебя еще учили и тому, что Обратник ничего не добьется до тех пор, пока ты, твое истинное начало, Хэл Ярроу, не вступит с ним в тайный сговор.

— Насчет этого буверняк, мой возлюбленный АХ, как всегда и повсюду буверняк левая рука Впередника, — ответил Хэл. — Вы только одну малюсенькую подробность из виду упускаете.

От злости у него в голосе хватало поспорить со злостью в Порнсеновом.

— Что за намеки? — взвизгнул Порнсен.

— А такие намеки, что вы тоже при том присутствовали. И, значит, виноваты не меньше моего, — торжествующе объявил Хэл.

Порнсен заморгал. И заскулил:

— Но… но ведь ты же вел эту пакость колесатую!

— А без разницы, как вы сами мне всегда говорили, — ответил Хэл, самоуверенно ухмыляясь. — Вы согласились участвовать в столкновении. Если бы не согласились, мы зверюгу не задели бы.

Порнсен помолчал, пыхнул сигаретой. Рука у него ходуном ходила. Пальцы перебирали семь кожаных хвостов плети, пристегнутой к поясу, и Хэл глаз не спускал с этой руки.

— Достойна сожаления гордыня твоя, прискорбно самоуправство, которое так и лезет из тебя при каждом удобном случае. Именно этим изъянам нет места во Вселенной, как являет ее человечеству Впередник, да будет вовек истинно его имя, — завел Порнсен, пыхнул сигаретиной и продолжил: — Две дюжины мужиков и баб отправил я на ВМ, да простит им Впередник, если возможно! Не по мне это было, поскольку любил я их всем сердцем, всеми началами. Рыдая, закладывал я их святой иерархии, потому что сердце у меня любящее и нежное, — пыхнул он сигаретиной. — Но то был мой долг, долг ангела-хранителя — корчевать отвратную заразу в особи, не дать ей разрастись и пожрать тех, кто ступает вослед Сигмену. Антиистиннизм терпим быть не может. Особь слаба и хрупка, выставлять ее на соблазны нельзя.

Еще одна затяжка, вздох и продолжение.

— Я твой АХ с самого дня твоего рождения. Как уродился ты непокорен, так и остался. Но в послушании и раскаянии мог быть возлюблен, и любовь моя тебя не оставила.