Деятель

Тихоня уже набрал воздуху, чтобы признать поражение, и неожиданно вспомнил, как незадолго до его увольнения из «Первого», на утренней тренировке Деятелей, один из них – Коротышка – появлялся в луче света буквально из ниоткуда и говорил какую-то абракадабру, а другие бывшие рядом вдруг дружно взрывались хохотом и шутливо ругали его за что-то. Потом всё повторяли сначала. Он снова также появлялся и проговаривал уже другую абракадабру, и снова все смеялись и снова ругали его. Тихоня в тот раз находился, как всегда в Запретной Зоне и во все глаза наблюдал за происходящим. Когда очередной раз Коротышка возник из воздуха, он вдруг остановился, повернулся в сторону Тихони и посмотрел ему прямо в глаза. Тихоня отпрянул. «Не может быть! – подумал он, оглянувшись. – Из Главного Зала Запретная Зона не видна! Тут же вспомогательный персонал дежурит… Их не должны видеть! Может совпадение?!». Но Коротышка смотрел именно на него. Ничего не происходило. Наступила тишина. Всё вокруг, как будто замерло, остановилось. Коротышка продолжал смотреть… Его взгляд, минуя глаза, проникал куда-то глубже, намного глубже. Туда где Тихоня хранил свои мысли и чувства, воспоминания… Ещё глубже – туда, где был он сам… От этого взгляда невозможно было оторваться или противиться ему. Но он не угрожал и не давил, а был каким-то понимающим, полным сочувствия, отеческим… Казалось, он что-то сообщал. Коротышка снова произнёс нечто непонятное, но очень важное и лично для Тихони. Он это явственно ощутил… Несколько дней после этого Тихоня ходил спокойный и умиротворённый, как если бы ему сказали, что у него всё будет хорошо и даже лучше, чем он ожидает…

– Я вас слушаю!.. – резануло над ухом.

И тут его осенило… Не понимая, но отчётливо ЧУВСТВУЯ что делает, он поднял глаза на экзаменаторшу и заглянул так глубоко, как только смог…

На полянке сидела маленькая девочка в белом платьице и играла с цветами. Он подошёл к ней и присел рядом.

– Привет!

– Здласьте, – ответила девочка.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Ая.

– А меня Тихоня.

Девочка сосредоточенно обрывала лепестки у цветка.

– А ты знаешь, что цветы нельзя рвать? – спросил он.

– Потему?

– Потому, что они живые!

– Зывые? – удивилась девочка.

– Да. И всё чувствуют!

– Всё-всё?

– Всё-всё!

Девочка задумалась.

– А они слысат нас? – спросила она.

– Конечно.

– А потему они не говолят?

– Не знаю. Может мы их не слышим?

Поговори с ними…

– А ты умеес?

– Нет. Но я точно знаю, что они живые и

слышат нас. И чувствуют!

– Знатит им больно? – спросила она.

– Больно.

Девочка поглядела на растерзанный цветок и заплакала.

Тихоня придвинулся ближе, прижал её к себе и, поглаживая по голове, сказал:

– Ничего! Всё будет хорошо. Ты, главное, не спеши. Не спеши!

Девочка подняла голову, и серьёзно сказала:

– Я больсе не буду их лвать. Я буду

ухазывать и лазговаливать с ними.

– Ну, вот и хорошо. Прощай! Удачи тебе!

– Пака! – ответила девочка, улыбаясь и

утирая слёзы. – Пака!

Слабость навалилась тяжёлым ватным одеялом. Тихоня огляделся вокруг, приходя в себя и пытаясь собраться. Он снова посмотрел на экзаменаторшу. Глаза её были расширены, брови удивлённо подняты, и на лице, легчайшим отпечатком, светилась немного растерянная улыбка. Она тоже приходила в себя и совсем по-другому, внимательно и задумчиво, поглядела на Тихоню. Затем лицо её приняло прежнее выражение сухости и важности, она скользнула взглядом по сторонам, взяла в руки экзаменационный лист с несуществующим ответом и, глядя в него, громко сказала:

– Что ж, молодой человек! Предмет вы знаете плоховато! Но зачёт заслужили, и, надеюсь, во время учёбы в нашей Школе, вы восполните пробелы!

Тихоня не понял, что она говорит и открыл рот, чтобы переспросить…

– Вы свободны, – отчётливо произнесла экзаменаторша, – можете идти.