Дефицит

— А причину найдем, Алла Павловна, вместе с вами. Я буду называть, а вы будете оценивать: пойдет — не пойдет. Но прежде мне надо подумать, не так уж часто мне выпадало столько свободного времени. Найдем, Алла Павловна, не унывайте. — А она и не унывает, ты лучше о себе подумай. — У вас есть другие больные, вы сейчас пойдете…

— На сегодня вы у меня главный больной.

Зачем она так сказала?

— У вас есть другие больные, — повторил он, — вы сделаете, обход и потом зайдете ко мне еще раз. А я тем временем все обдумаю.

— Только, пожалуйста, не вставайте, минимум напряжений. Вот у вас сигнализация в изголовье, единственное, что вам разрешается, — дернуть за шнурок и высказать просьбу нянечке или сестре, очень вас прошу! — Глаза синие, темные, губы темные, румянец на щеках темный — такая знакомая. — Думайте о чем-нибудь хорошем, не травите себя.

— Хорошо, Алла Павловна, я буду вас ждать.

Она поднялась, а он снова ее придержал:

— Если ждать с большим нетерпением, это отрицательная эмоция или положительная? — Как мальчик, сам себе неизвестен.

— У вас легкая эйфория, Сергей Иванович, а потом будет…

— Ну и что? — перебил он. — Вы не ответили на мой вопрос.

— Если потом будет спад, вы не особенно огорчайтесь. А ждать лучше терпеливо, спокойно, я про вас не забуду.

Она вышла, стараясь не стучать каблуками, и тут же вошел сосед, он как будто пережидал в коридоре их беседу.

— Алла Павловна чем-то взволнована, — оповестил он, выговаривая каждую букву. — Совсем про меня забыла.

— Она еще зайдет.

И Малышев про него забыл, не заметил даже, когда он из палаты вышел.

Сколько же у него давление сейчас, двести? Сто восемьдесят? Почему она не сказала! Впрочем, здесь ты уже не коллега, Малышев, ты здесь больной и отношение к тебе соответственное — ложь во спасение.

«Больной хирург Малышев» — да это черт-те что, даже сравнить не с чем, до того нелепо. Гипертонический криз — как у семидесятилетнего. Выходит, сосуды склерозированы, утратили эластичность. А он-то думал — удар по затылку, недоумевал, почему не перевязывают, утром повязку пытался рукой нашарить. Теперь ему ясно и без Аллы Павловны — диагноз точный. Подвели сосуды. Она не спросила еще про алкоголь и курение пачками, полагая, что Малышев непорочен. Как говорили древние, порок — это не употребление плохого, а злоупотребление хорошим. Были у него и злоупотребления, и стрессы, и перегрузки, но, черт возьми, где же компенсаторные возможности крепкого организма здорового мужика сорока пяти лет? На что они потратились?! Передряги были, а у кого их нет, но не до такой же степени его встряхивало, чтобы повергать в криз. Да еще со «скорой», с реанимацией. Да еще «лежать, не двигаться», жить-поживать с помощью шнурка в изголовье. Кажется, всего ожидал, но только не этого. Лучшим вариантом для себя он считал катастрофу, к примеру, автомобильную, можно авиационную, хотя там нежелательно большая компания, стихийное бедствие, просто случай, кирпич наголову — куда ни шло, одним словом, нечто хирургическое, в крайнем случае остро инфекционное, чума, холера, хотя их нет у нас, грипп какой-нибудь новый, но только не пошлейший пенсионерский криз! Не ожидал он предательства от своих сосудов, прямо скажем. И уверенность была, что он себя преотлично знает. Нет у него слабых мест — и вот такой ляп!

Причины… Кто их нынче не знает, от академика до школьника все талдычат о стрессах. Причиной может стать острая психическая травма, контузия, нервное напряжение, неадекватная реакция на обычные жизненные ситуации. Избыток отрицательных эмоций, дефицит положительных. Перегрузки на работе, дома и даже в промежутке — по дороге туда и обратно. Медики крупных городов говорят уже о новом виде болезни — транспортный невроз.

Не мое все это, не мое! И тем не менее — лежишь вот тут и мы-ыслишь. Влип. И раздвоился. Один ты — сознание, воля, уверенность, и другой ты — тело. Тело — другое дело.

Не по его натуре криз, не по его темпераменту, не по его образу жизни, не по его окружению… впрочем, стоп! — об окружении надо подумать. Окружение как раз и есть та самая закавыка, которая… потом, лучше потом, лечащий врач просила тебя думать только о хорошем.

Оперирует он много, что верно, то верно, и ему так нравится, по душе ему ощущать власть — над смертью. Нравится ему отсекать болезнь, вырезать недуг. Решать судьбу человека. Сознавать себя богом — нравится. Можно допустить, что он увлекался, забывал об отдыхе, можно, но — незачем.

Он догадывался о причине — и не хотел с ней мириться, не хотел возводить ее в силу, способную повергнуть хирурга Малышева. И не хочет.

А на деле — поддался, опустился до мелочей. Когда это произошло? Мало-помалу, изо дня в день давило его и давило, а он вроде стоял, не гнулся, пока не ткнулся мордой в носилки да в красный крест на колесах.