Дефицит

Очень быстро перешла, ему стало досадно, — куда торопиться? Но не сидеть же ей возле одного и слушать до вечера его разлюли-малину. Ему с ней приятно, а ей, видимо, не очень, вон как резво перескочила к соседу…

— Движения не резкие, Константин Георгиевич, с плавной нагрузкой… Давление у вас хорошее.

Малышев слушал и подыскивал для нее вопрос какой-нибудь существенный, для него оправдательный, но так и не нашел, не успел, спросил только, когда она уже была в дверях:

— Вы еще зайдете? — таким детски-обиженным тоном спросил, что она рассмеялась:

— Зайду-зайду.

Сегодня день визитов. Они не успели еще от Юры Григоренко отойти, как в палате появился Астахов, держа у живота обеими руками бутыль с мутной жидкостью.

— Не самогоном ли хотите меня потчевать? — забеспокоился Телятников.

— А кто его знает, надо открыть, попробовать. Написано «сок виноградный». — Астахов посмотрел на Малышева, галантно ему поклонился: — Здравствуйте, доктор. Вы меня, конечно, не помните. В семьдесят девятом мою маман оперировали.

Нет, Малышев помнил всех, кого оперировал, особенно раньше, а своих самых первых помнит как первую любовь, которой у него, впрочем, не было. Правда, старики и старухи действительно почему-то легче выпадают из памяти. Больше запоминаются дети.

— Вам дали тогда халат, вы завернули в него бутылку коньяка…

— Армянский, пять звездочек, — подсказал Астахов.

— И ждали меня возле кабинета, — напомнил Малышев.

— Ой, не говорите, двойную муку терпел. Не знаю, что с маман, — раз, а в руках бутылка непочатая, — два. Но терплю, ибо священный долг. Похудел килограмма на два.

Астахов пристроил бутыль на тумбочке возле главрежа.

— Новостей пока никаких, Константин Георгиевич. Кроме той, что я начал проявлять жуткую социальную активность. Или уничтожу этих вьюношей, или опять запью.

Тут на удивление Малышева Телятников загорячился:

— Сразу скажу вам, Слава, не уничтожите, и не думайте! Поверьте моему опыту, они всегда отобьются политической трескотней, на которую вы не горазды. Ставьте себе задачу поскромнее.

— Вы подавали заявление по собственному желанию, Константин Георгиевич?

— Нет.

— А они галдят, что вы подали и что оно уже везде подписано.

— Это их тактика, Слава, прием такой доказать свою силу, деморализовать коллектив. Дескать, захотели убрать и убрали. А что директор?

— Я говорит, не виноват, что так вышло с вами. Пошел к вам на свидание — не пустили, весь театр об этом знает.

— А как Зоя Сергеевна?

— В соответствии с ситуацией… Плохо, конечно. Звонки разные. Мальчишка — где папа? — Астахов махнул рукой.

— Не оставляйте ее одну.

— Гулькевичи с ней. И мы заходим. Хотели номер телефона сменить, она против — а вдруг из Москвы позвонят и скажут, что все не так?.. На грани уже. Да и… беременность. Держим, держим, Константин Георгиевич, на контроле держим. Ничего, как-нибудь. Лия Обалденная, Чингисхан, Леша Ковалев и я записались на прием к секретарю обкома, на пятницу. Плужника помните? Директор Дворца культуры комбината. Мужик серьезный, я его сто лет знаю, вместе в самодеятельности начинали. Говорит, есть мнение в нашу пользу. Тот, кто роет вам яму, сам в нее попадет. А я подтолкну обеими руками, пока трезв.

Боевитость его Малышеву понравилась, хотя Астахов говорил неосторожно, волновал главрежа, и Малышев постарался переключить разговор, спросил Астахова, как здоровье его матери.

— Здоровье отличное, спасибо, доктор. Только вот помирать собралась. Дождалась, говорит, когда сын бросил наконец-то пить, можно и на тот свет спокойно…

После обеда пришла Алла Павловна с профессором Сиротининым, они помаячили в дверях, то она его пропускала вперед, то он ее, рыцарское начало победило субординацию. Малышев тоже не подкачал, поднялся сквозь шум в ушах, но она шагнула к нему с неожиданной резвостью, обеими руками взяла его за плечи и уложила обратно.

— С удовольствием полежал бы с недельку, — начал Сиротинин, подвигая стул к койке Малышева и усаживаясь поближе к нему. Он в сером костюме, в белой сорочке, в черном галстуке, моложавится, да оно и понятно, жена у него лет на двадцать, если не больше, моложе его. — Я совершенно не исключал, что попаду к вам на стол, Сергей Иванович, но совершенно не собирался консультировать вас, как пациента. — Он взял у Аллы Павловны тонометр, фонендоскоп, измерил давление, не стал скрывать: — Сто восемьдесят на сто двадцать пять.

— Опять вы о делах! — сказала Алла Павловна недовольно. — Я не разрешу вам свидания, Сергей Иванович.

Значит, утром давление у него было поменьше.

— Устали, Сергей Иванович, переутомились, а отдыхать некогда, я угадал? — благодушно предположил Сиротинин.

— Пожалуй, нет, не угадали. Я и работаю и отдыхаю, как мне хочется.

— А может быть, вам только так кажется?

— От работы мне всегда хорошо. — Он повторялся перед Аллой Павловной, от этого ему неприятно, полегче надо, поменьше о своем трудовом героизме.