Деды и прадеды

Был уже третий час хмурого декабрьского дня накануне Нового года. С ночи и до позднего утра, принёсшего туман и сырость, с востока перекатывалась и рокотала полоса наступления советских войск, в одночасье опрокинувших на Малинском направлении несколько изготовившихся к атаке танковых групп немцев и расквартированные по сёлам и хуторам тыловые части обеспечения. Вся эта масса предельно уставших немцев, измученная несколькими неделями кровавого и неудачного контрнаступления на Киев, расползалась по просёлочным дорогам, лихорадочно пытаясь восстановить связь с соседями, стараясь закрепиться на околицах сёл и хоть как-нибудь передохнуть после страшной ночной артподготовки, уничтожившей почти две трети солдат и офицеров, находившихся на переднем крае.

Танковая рота капитана Серёгина, проскочив с ходу Неверовку не могла выполнить приказ двигаться по целине. Закопчённые, покрытые липкой просёлочной грязью «тридцатьчетверки» с пехотой на броне попытались развернуться по фронту атаки, но… целины не было. Сколько глаз видел, до далёкого леска за Толокой, раскисшая в оттепели снежная равнина была залита быстрой водой, всё прибывавшей и прибывавшей, — стремясь задержать обходной прорыв на Житомир, гитлеровцы взорвали плотину на Толоке.

Сзади глухо заурчали моторы дивизиона «катюш», подошедшего за танками. Оставаться на месте было нельзя, развернуться тоже — подходила техника и пешие колонны заградотряда Н-ской ордена Красного Знамени стрелковой дивизии, наступавшей вдоль Брест-Литовского шоссе. Заградотряд прикрывал с юга растянувшиеся порядки дивизии, но, как оказалось, опасения прорыва немцев из Белой Церкви были излишними.

Единственно возможной дорогой для роты Серёгина был обсаженный высокими ветлами Торжевский большак, возвышавшийся метра на полтора над залитой водой равниной. Узкая, прямая, как стрела, насыпь вела к Торжевке и давала возможность стремительно выйти к мосту у Дарьевки, если только и его не взорвали отходившие немцы.

Рота рванула вперёд, разгоняясь и стараясь нагнать потерянные минуты. Лязг гусениц смешался с хрустом льда, выбрызгивавшего из-под танков.

Через четверть часа, когда до Торжевки оставалось каких-то полкилометра, из-за речки, со скрежещущим, органно ноющим звуком, поднялись навстречу «тридцатьчетверкам» дымные, струящиеся следы реактивных пятиствольных миномётов. Жёлтые вспышки разрывов, фонтаны грязи поднялись по обе стороны дороги вокруг передовых танков. Одна мина случайно ударила в борт второй «тридцатьчетверки», но, по счастью, сразу стряхнула танк с насыпи, разбросала сидевших на броне пехотинцев, как игрушечных солдатиков. Колонна была разорвана, но не остановлена, и, взревев моторами, танки рванулись в Торжевку.

От околицы, из-за первой хаты, стоявшей правее гребли, блеснул выстрел самоходки; немецкий наводчик взял верный прицел, но бронебойный снаряд, ударив в башню передовой «тридцатьчетверки», рикошетом выкрошил оранжевый сноп искр. Дальше всё решали уже не минуты, а секунды, и, стреляя с ходу, не имея возможности выцеливать, атакующие танки били в сторону затаившейся самоходки, пытаясь сбить следующий наверняка убийственный выстрел. Проскочив вдоль кладбищенского забора, танк Серёгина пошёл правее, идя на таран самоходки, но таран не получился — самоходчики занервничали, сдали назад и подставили борт. Бумкнул выстрел второго танка и, прошитая насквозь с тридцати метров, самоходка дёрнулась и остановилась.

С танков посыпались штурмовые отделения, пехота разбегалась по перекрёсткам, а танки пошли к середине села, к церкви, от которой дорога круто поворачивала к мосту на Дарьевку Третий раз простонали немецкие миномёты, стараясь остановить атаку. Загорелись две крайние хаты, между ними заметались фигурки людей, вылезавших из разбитых погребов. Две «тридцатьчетверки» выскочили к церкви и, развернувшись к реке, беглым огнём стали обстреливать пригорок, на котором стояла батарея немецких миномётов, едва не расстрелявших наступавшую колонну.

Немцы сразу заметили опасность, четвёртый залп ударил по площади перед церковью, но в этот момент из-за кладбища раздался рёв, вдавливавший пехоту, — прямой наводкой по немецкой батарее ударили «катюши». Над позициями немецких миномётчиков поднялась земля, в облаке воды, грязи и пара засверкали вспышки разрывов… Эхо ещё несколько бесконечно долгих секунд уходило по широким полям, потом всё стихло. Кое-где по селу раздавались сухие щелчки выстрелов, но бой уже закончился.

* * *

Ещё через полчаса отряд ушёл за мост на Дарьевку. В Торжевке живых немцев уже не было. Быстро смеркалось. Низкий саван серо-белых облаков висел над залитой водой равниной. Чадно догорали хаты у околицы, там, где стояла немецкая самоходка. Невдалеке, за насыпью большака, виднелся из снежной каши борт несчастливой «тридцатьчетверки». Жители села, которые выскочили из клетей и подполов, в основном старики, плакали и крестили уходившие танки, махали вслед уходившей пехоте. Какой-то общий тихий стон стоял над Торжевкой.

«Наши. Пришли…»