Прочтя это донесение, фельдмаршал убедился, что во всей Швейцарии нет уже
Здесь у Суворова впервые сжалось сердце. Гибель его армии казалась неизбежной; очевидная опасность глядела отовсюду. Восемнадцать тысяч русских солдат должны были пропасть ни за грош – и эта мысль убивала фельдмаршала. Он только и был занят ею, не думая уже ни о самом себе, ни даже о принципах австрийской политики, которые тут-то и выказали себя во всей наготе. И вот в таком-то отчаянном положении, дорожа каждым часом, собирает он в тот же день, 18 сентября, военный совет, на который приглашает всех генералов и некоторых штаб-офицеров, за исключением австрийца Ауфенберга.
Первым явился на заседание князь Багратион и застал Суворова в полном фельдмаршальском мундире, со всеми орденами. Старик, не замечая вошедшего Багратиона, продолжал ходить по комнате быстрыми шагами и отрывисто бормотал сам с собой:
– Парады… разводы… Большое к себе уважение… Обернется – шляпы долой!.. Помилуй господи!.. Да, и это нужно, да вовремя… А нужней-то… это: знать, как вести войну; знать местность; уметь расчесть; уметь не дать себя в обман; уметь бить!.. А битому быть – немудрено!.. Погубить столько тысяч!.. И каких!.. И в один день… Помилуй господи!
Багратион из приличия тихонько удалился, оставя старика в том же глубоком раздумье.
Несколько времени спустя начали собираться приглашенные на совет, в том числе и Черепов. Пришел и великий князь. Все вместе вошли они к фельдмаршалу.
Суворов остановился, сделал поклон, зажмурил глаза, как бы собираясь с мыслями, потом, после минутного молчания, окинул всех своим быстрым огненным взглядом и начал говорить торжественно, с одушевлением.
– Корсаков разбит и прогнан за Рейн! – говорил он. – Готце пропал без вести, и корпус его рассеян! Елачич и Линкен ушли! Весь план наш расстроен!
Тут в сжатых, но резких выражениях исчислил Суворов все происки и козни против него, все гнусные интриги венского кабинета, в доказательство коварной политики Тугута приводил старания его удалить русских из Италии и преждевременное выступление эрцгерцога Карла из Швейцарии, имевшее неизбежным последствием поражение Римского-Корсакова. Наконец, и бедственное положение своей армии фельдмаршал приписывал вине все тех же австрийцев. "Если бы не потеряны были пять дней в Таверне, – говорил он, – то случившиеся несчастия были бы предупреждены и Массене не удалось бы одержать побед, подготовленных для него коварной политикой нашего союзника". Чем далее говорил Суворов, тем больше приходил он в воодушевление, тем сильнее выражалось взволнованное состояние души его. Поступки австрийского кабинета называл он прямо вероломством и предательством. Далее, сравнивая положение свое в Муттенской долине с положением Петра I на Пруте[408], он находил одно и другое следствием измены союзников, с той разницей, что «Петру Великому изменил мелкий человек, ничтожный владетель… Грек!.. А государю императору Павлу Петровичу… изменил… Кто же?! Верный союзник России!.. Это не измена… Это явное предательство, чистое… без глупости… разумное, рассчитанное!..».
Излив таким образом негодование свое на Австрию, фельдмаршал перешел к очерку настоящего положения своей армии.