Дебютант

Когда-то Захарьевский выбрал его в напарники Калитину, но Казарновский не оправдал ожиданий, делал, что приказывали, не более. Дважды уже просил о переводе, а отдел режима сообщал Калитину, что Казарновский дважды подавал в спецхран институтской библиотеки подозрительные запросы, не полностью соответствующие теме его исследований: например, в томе иностранной научной энциклопедии, запрошенном Казарновским якобы ради статьи о структурном моделировании, была и статья об академике Сахарове.

Впрочем, Калитина задевало не осторожное диссидентство Казарновского — отстоял же он его перед отделом режима, — а его пассивность. В конце концов, сам их покойный патрон Захарьевский был весьма условным идейным коммунистом. Случалось, говорил откровенную крамолу, хотя знал, что могут подслушивать. Но как Захарьевский работал! За это ему все и прощалось, за это и уважал его Калитин, а Казарновский… Мямля.

Ехали долго, плутали разбитыми проселками. Калитин смотрел вокруг с внезапным интересом. По сути, он впервые видел окрестности Острова, жизнь обычных людей за пределами охраняемой территории. Урожай уже убрали, поля были пустынны, только птицы доклевывали зерно. Курились печные дымы в деревнях. Оттуда доносились тысячи обыденных, печальных звуков жизни, забытых Калитиным. Убаюканный ими, он грезил наяву. Ему казалось, что они только что спасли эту славную, мирную жизнь от вражеской угрозы, и вообще все их занятия — для того, чтобы топились печи, лаяли собаки, лилась колодезная вода в гулкие ведра и собирались в школу сонные дети.

Он очнулся у сельского магазина. Калимуллин свернул купить чего-нибудь на завтрак. Магазин только открылся, но у дверей уже собралась очередь, ждали, пока разгрузят машину с хлебом.

Лейтенант с водителем, отмахнувшись от возмущенных теток, пошли внутрь. Запыленный, исхлестанный ветками «уазик» обступили любопытные мальчишки. По времени они должны были быть на занятиях в школе, но, видно, матери послали за продуктами или держали при себе, чтобы получить хлеба и крупы на двоих.

Калитин почувствовал себя неуютно. Его раздражали теперь эти бойкие бабы, шумная, сварливая очередь, нахальная ребятня. Мальчишки внезапно отбежали, стали что-то шептать взрослым, показывая пальцем на машину. Калитин обернулся и увидел, что от тряски сполз брезент. Солнце светило на мертвое лицо обезьяны с оскаленными желтыми клыками в розовом разрезе рта, по черной шерсти ползали блестящие хромовой зеленью мухи.

Калитин знал из регулярных сводок отдела режима, что местные многое помнят. Например, работавших тут до войны немцев — кто-то из стариков служил на водовозке, кто-то плотничал в полигонных бараках. А еще ходят в округе слухи о том, что экскаваторы, роя котлованы под фундамент новых корпусов, вскрывают могильники, полные костей, звериных и человечьих. Что на самом Острове из приговоренных к смерти преступников выводят искусственных солдат. Слухи эти добросовестно перечисляли осведомители.

Для Калитина они были забавностью, рудиментом крестьянского архаичного сознания. Он-то точно знал, что никаких костей экскаваторы не откопали, никаких сверхсолдат в лабораториях не производили. Конечно, его удивляло, что, несмотря на все меры секретности, информация все-таки текла тонким ручейком наружу, словно у этих дремучих, заскорузлых людей тоже были свои осведомители — звери, птицы, росы, деревья, травы. Но это была проблема охраны. Ему же нравился образ загадочной, пугающей цитадели, имеющей власть над окрестностями. Жаль, если бы местные жители совсем ничего не знали. Это отняло бы у его жизни некую самоценную пряность.

Но теперь Калитин насторожился. Люди сгрудились, перешептывались. Недобрым веяло от их поз, от застиранной одежды, усталых лиц, бесполых фигур, утративших и мужское, и женское, сохранивших только следы тягот труда.

Лица, лица — Калитин вдруг увидел их как бы с предельной близостью, кричащие о скрытых недугах тела, растянутые, сплюснутые, асимметричные, с диким волосом на бородавках, кустистыми бровями поверх потухших глаз. Лица кривлялись, водили хоровод вокруг машины, заглядывали ему в зрачки, скалили желтые, пеньковатые, как у мертвой обезьяны, зубы.

— А ведь это наша работа, — спокойно, с холодком сказал Казарновский.

Калитин заметил, о чем он говорит.

В хвосте очереди стояли мать с дочерью. У девочки была оплывшая, рыхлая фигура, вялые глаза с огромными белками, жидкие, седоватые волосы. Грузное тело держалось на тонких, птичьих ножках, сквозь рваное плетение сандаликов были видны пальцы без ногтей.

— Это просто болезнь, — стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно, ответил Калитин. — Вы устали.