Дебютант

Шершнев вспоминал фотографии, сделанные службой наружного наблюдения. Агентов отправили из посольства соседней страны, спасибо ЕС, отменившему внутренние границы. «Наружка» вернулась, отрапортовав, что все сделано чисто, их никто не заметил, контрразведывательной активности не обнаружено, охраны нет, риск минимальный. Сам объект персонально не установлен. Но в доме — сигнализация типовая, отключили легко — обнаружены письма из госпиталя. Объект находится на обследовании и должен уже возвратиться.

Он совместил в воображении сделанные с дрона фотографии. Дом на краю леса. Пустынная дорога. Идеальное место, легкое место. Соседей нет, никто не увидит, не узнает. Отшельник спрятался в укромном углу и сам подготовил себе ловушку.

Очередь меж тем уже превратилась в табор, который, казалось, живет тут годами. Привычка к мигрантской жизни, к долгому бессмысленному ожиданию в переполненных коридорах, перед закрытыми дверями, за которыми решается твоя судьба, — эта привычка сбила, сколотила из людей, таких разных еще сорок минут назад, безликое скопище, неразумный, но чуткий организм.

Зашелестели, зашептались — пришли зевающие, смурные пограничники, открыли еще две кабинки. Человечья каша разделилась, часть перетекла туда, застыла в ожидании у желтой черты. Шершнев, приметивший идущих пограничников раньше всех, переходить не стал. Он не любил менять уже принятое решение. Психолог службы называл это пассивностью. Но Шершнев знал, что психолог неправ. Ему всегда не хватало какой-то толики ловкости, простейшей бытовой удачи, благодаря которым успевают на уходящий поезд, угадывают очередь, что будет двигаться быстрее других. Если он начинал метаться, делалось только хуже, новая очередь не двигалась вообще, поезд отправлялся с другой платформы.

Поэтому он ждал.

Через полчаса столпотворение стало рассасываться. Стоявшие впереди девушка с парнем пошли к левой кабинке, пожилой, стильно одетый мужчина с кейсом к правой. Они с Гребенюком были следующими.

Шершнев думал, что старика и парочку пропустят быстро — таких обычно не мурыжат. Но у парочки не оказалось распечатки обратных билетов, пограничник нахмурился, начал требовать все брони отелей. Мужчина тоже застрял, все тыкал пальцем в какую-то бумажку, закатанную в пластик, мигом растерял лоск и превратился в неуверенного, зашуганного просителя.

Пограничники начали переговариваться между собой. Сзади на Шершнева напирала толпа. В косточку на щиколотке больно въехал острый угол чемодана. На мгновение ему показалось, что все это подстроено. Сейчас сзади навалятся, заломят руки, развернется болван с кейсом, выхватывая оттуда пистолет-пулемет. Но он подавил в себе дурное чувство.

Клац, клац, клац — волшебный звук, в чужие паспорта поставлены печати.

Металлические дверцы открылись. Старик прошел сразу, его место занял Гребенюк. Парочка мешкает. Девушка запихивает в сумку бумаги, роняет папку, листы разлетаются, она опускается на корточки, собирает их… Шершнев дисциплинированно ждет. Хотя они должны проходить границу вместе с Гребенюком.

Служащие аэропорта в ярких жилетках катят в обход очереди две инвалидные коляски. В них укрытые пледами чернокожие мальчишки, худющие, кожа да кости. Прижимают к животу толстую кипу замусоленных бумаг.

Шершнев делает шаг. Но пограничник поднимает брови, показывает ему рукой: стой.

Гребенюк уходит. Мальчишек подкатывают к кабинкам.

У ближнего из обтрепанной штанины торчит неловкий, будто самодельный протез. Он слишком мал, мальчик уже вырос, а его искусственная нога — нет. Противопехотка, думает Шершнев. Не исключено, что наша. Откуда они? Сомали? Ливия? Ангола? Судан? Ему обидно, что мина рванула так не вовремя. Выходит, что его сейчас задерживает взрыв, случившийся много лет назад на другом континенте. На второй ноге — совершенно новая, будто мертвая кроссовка с надутой беговой подошвой. Такая же, как у Максима в тот день, когда они играли в пейнтбол. И близкий, и далекий день.

Пограничник вышел из кабинки, осмотрел мальчишку, они с сопровождающим стали листать бумаги. Шершнев был самым спокойным человеком в аэропорту. Двое переговаривались. Мальчик сидел отрешенный, снулый после дальнего перелета. Наконец пограничник шлепнул штамп на какой-то справке. Парень в жилетке укатил коляску. Офицер махнул Шершневу: подходи.

Шершнев был готов рассказать выученную легенду. У него был новенький паспорт со свежей визой. Первый въезд. Возможны, почти неизбежны вопросы. Но пограничник, словно извиняясь — или вознаграждая понравившееся ему спокойствие пассажира, — откатал паспорт в сканере, листнул страницы и аккуратно, в самом уголке, поставил штамп.

Дверца распахнулась, и Шершнев шагнул в мир, который покинул десятилетия назад, когда уехал поступать в училище.