Давление зла

Пруд был старым. Очень старым. Не сохранилось даже следов стоявшей здесь мельницы. Но плотина была построена хорошо, на совесть. Время и половодья не разрушили ее. Вода стояла высоко, почти вровень с гребнем плотины, ровной стеклянной полосой переливаясь через порожек в проран туда, где когда-то вращалось, поскрипывая, колесо. Она исчезала с ровным гулом, слышным даже здесь, и появлялась десятком метров далее, где ее не заслонял уже край плотины, вся в клочьях пены, просвечивающей в разрывах кустов. Впереди пруд прижимал дорогу к самому откосу, безлесному и сверкающему охристыми проплешинами глины. Метров шесть сплошной грязи объехать было невозможно. Федор включил передачу и осторожно тронулся, на ходу примериваясь к старым, размытым, но еще угадывающимся в грязи колеям. Аркадий замер на соседнем сидении. Машина взревела и рванулась вперед. Метра два-три она преодолела, замедляя ход и раскачиваясь вправо и влево, как лодка на волнах, и лишь тогда забуксовала. Федор сбросил газ, чтобы колеса уцепились за почву, и снова придавил педаль. Машина пошла, но неохотно, как-то боком; проползла еще полтора метра и опять встала. Федор быстро выключил сцепление и коротко взглянул на Аркадия - тот вытянул шею и весь подался вперед, пытаясь заглянуть в мертвую зону перед капотом. Федор включил заднюю передачу и осторожно отпустил сцепление, отрешенно вслушиваясь в автомобиль, чтобы уловить момент, когда колеса снова начнут пробуксовывать. Назад ему удалось продвинуться всего сантиметров на двадцать, но он вовремя переключил передачи, и так же плавно машина качнулась вперед. Он уловил ритм и теперь раскачивал увязший в грязи экипаж, как большие непослушные качели. Размах колебаний становился больше, больше и вот машина, победно ревя мотором, выползла на сухое место. Рядом шумно выдохнул Аркадий. Федор, чувствуя облегчение и удовлетворение, как от хорошо проделанной работы, проехал еще метров сорок вдоль пруда, потом круто описал дугу и остановил машину в тени старой корявой березы, развесившей свои плакучие ветви чуть не до самой земли.

V

Река, прихотливо извиваясь, текла на север, пока не уперлась в гряду холмов, переходящих в возвышенность. Здесь она приостановилась на мгновение, разлилась озерком и круто свернула вправо, вдоль препятствия. Сколько видел глаз, она так и бежала под холмом, нигде не удаляясь от него более чем на несколько десятков метров и надеясь, по-видимому, улучить момент и продолжить прерванный путь к океану.

Озерко оказалось рукотворным. Место для него выбрали с умом, там, где когда-то шумел порожек, редкий на этих равнинных реках. Много воды утекло с тех пор, пруд устоялся, порос по краям камышом и осокой, природа включила его в свой ареал, наряду со всеми излучинами и омутами речки. Его искусственности совсем не чувствовалось. Федор прошел подальше, на выступающий вперед мысок, так, чтобы закидывать удочку чуть вбок, мимо размытого, покачивающегося, слепящего солнечного отражения.

Поплавок медленно сносило - не то ветерком, не то течением, - над водой вились стрекозы, было тихо, солнечно и хорошо. Вот поплавок чуть дрогнул, и Федор подобрался. Поплавок несколько раз энергично погрузился, словно кивнул, пошел было в одну сторону, потом в другую, словно раздумывая, кивнул еще раз и целеустремленно и быстро пошел вбок, оставаясь в притопленном состоянии. Федор подсек и почувствовал, как живая тяжесть забилась на том конце лесы, передавая волнующую сладкую дрожь удилищу. Леса резала воду, тугой струной указывая направление мечущейся в глубине добычи. Вот ее удалось подтянуть к поверхности, хвост бешеными дробными ударами вспенил воду. Федор отпустил лесу - ровно настолько, чтобы рыба опустилась в свою стихию и не принялась прыгать и кувыркаться по поверхности, но оставив на воздухе голову с широко разинутой пастью. Он еще не ощутил рукой ответных движений рыбы, но уже с ликованием почувствовал - победил! Удерживая голову рыбы над водой, он быстро плашмя подтащил ее к берегу. Ошеломленная, добыча лишь слабо шевелила хвостом. Он присел на корточки, протянув левую руку и продолжая подтягивать рыбу к себе. Пальцы уже сомкнулись на толстом загривке добычи, намертво зажав жабры, когда рыбина очнулась и бешено забилась в последней отчаянной попытке освободиться. Он вырвал ее из воды мгновением раньше и уже развернулся, отодвигая ее подальше от берега, и бросил удилище в траву, освободившейся рукой перехватывая тугое бьющееся тело.

Минутой позже крючок был осторожно извлечен, и красавец окунь, весом не менее полукилограмма, благополучно растянулся на дне набитой крапивой сумки, рядом с полудюжиной себе подобных. Он еще не потерял яркости раскраски и время от времени принимался колотиться и ворочаться в своей тесной гробнице, но все это уже не имело для него никакого значения.