Давид Седьмой

Психологи учат, что следует различать сегодня и сейчас от тогда и там. Советуют перестать сожалеть о том, что было и прошло и не обманывать самого себя. Бронштейн не хотел смириться, а никто из близких не решился сказать ему, что матч с Ботвинником – уже прошлое; что жизнь продолжается, и надо жить дальше. Никто не решился ударить его головой о стенку факта, возвратить в реальность сегодняшнего дня.

Не знаю, правда, к чему привела бы эта попытка, но никто даже не предпринял ее, и вина, что он до самого конца пребывал в таком состоянии, косвенно лежит на каждом, постоянно общавшимся с ним.

Но не только боязнь официальных обязанностей, связанных с чемпионским титулом, явилась тормозом в его игре. Мысль – как это он, Дэвик, еще десять лет назад гонявший бесконечные блиц-партии с приятелем Левой Моргулисом в киевском Доме пионеров, встанет в один ряд с великими, обжигала его. Имена чемпионов звучали для него неземной музыкой, обожествление переросло в нерешительность, породило раздвоенность, создало душевный дискомфорт.

«Нам и в голову не могло придти, что кто-то из нас может оспаривать у Капабланки, Алехина, Ласкера чемпионский титул, настолько велико было у нас уважение к их таланту, к их партиям. Кроме Ботвинника тогда ни у кого и в мыслях этого не было», – вспоминал Бронштейн на закате жизни.

Подобного рода мысли оставались с ним, когда он сел за шахматный столик в Концертном зале имени Чайковского. Титул оставался для него чем-то абстрактным, а когда оставалось только одно последнее усилие, Бронштейн не выдержал напряжения, и чемпионская корона, мерку с которой он уже снял, не досталась ему.

Конечно, он потерял что-то, не став чемпионом мира, но, может, кое-что и приобрел. Ведь самое захватывающее в чемпионском звании – сам путь к нему, а не обладание титулом, нагружающее ответственностью, приносящее только заботы, зависть и постоянные упреки, а то и нападки.

Но даже если бы Бронштейн стал чемпионом мира, мне кажется, это мало что изменило бы. Не зря ведь психологи утверждают, что люди, выигравшие крупную сумму в лотерею, первые восемь недель чувствуют себя счастливыми, после чего всё возвращается на круги своя, и мир воспринимается ими точно так же как до этого.

Трудно согласиться и с утверждением его жены, не единожды высказанным и самим Бронштейном: «Что касается сетований на то, что не став чемпионом, Давид не получил со временем приставку “экс”, оказавшуюся очень доходной, позволяющую всю жизнь получать проценты с капитала бывшего чемпионства, то Давида это мало задевает: у него другая шкала ценностей. У него не было охранительного титула экс-чемпиона, поэтому это облегчало возможность не считаться с ним. Ему практически не давали играть в крупных международных турнирах».

Персональные приглашения не имели значения в то время не только для него, но и для других советских гроссмейстеров, включая и бывших чемпионов мира. Приглашения на международные турниры, о которых он и не догадывался, шаткое материальное положение, наконец, просто запрещение выезда за границу – довелось испытать и экс-чемпиону мира Михаилу Талю.

* * *

Для того, чтобы быть не просто одним из лучших, а самым лучшим, чемпионом, нужно иметь гипертрофированное «я». Это «я» в сочетании с талантом было у Бронштейна в избытке. Что же, помимо колебаний и сомнений, помешало ему стать чемпионом мира?

Когда я спрашивал об этом Марка Тайманова, знавшего Бронштейна более семи десятков лет, вопрос поначалу поставил его в тупик: «Для выигрыша матча Бронштейну не хватило не столь половинки очка, сколь какой-то образованности. Нет, пожалуй, образованность – какое-то уж очень узкое слово, а интеллект очень широкое, тем более, что в наличии интеллекта ему нельзя было отказать. Не знаю, какое слово и подобрать…»

Но потом все-таки нашел объяснение: «…может быть, не хватило характера. Выдающегося дарования был шахматист, но чтобы стать чемпионом мира, не хватало ему жесткого целенаправленного характера».

Удивить всех, показать что он, Давид Бронштейн, явление исключительное, наложило отпечаток на его игру и как следствие – на результат матча, считал секундант Бронштейна на матче с Ботвинником. Александр Маркович Константинопольский рассказывал, что часто невозможно было угадать, какой ход придет в голову Дэвику: все планы и домашние заготовки шли прахом и начиналась чистейшей воды импровизация, результаты которой были непредсказуемы.

По мнению Каспарова, «Бронштейн всё время упирал на психологию, думая о том, как бы озадачить Ботвинника. Необычным сочетанием психологизма и красоты игры Бронштейн отличался от всех шахматистов своего времени. Спортивный же, состязательный элемент был у него слабее, и в решающие моменты ему чего-то не хватало».

Владимир Крамник, подробно анализировавший партии матча, «не согласен с расхожим мнением, что Бронштейн должен был выиграть, что ему просто не повезло и чуть-чуть не хватило на финише».