Давид Копперфильд. Том II

Тут он из бокового кармана осторожно вынул бумажный пакетик с двумя-тремя письмами и положил на стол.

— Вот это, — сказал он, беря в руки один из конвертов, — было получено через несколько дней после моего ухода. Здесь был банковый билет в пятьдесят фунтов стерлингов, завернутый в листик бумаги, на котором было написано мое имя. Подсунули его ночью под дверь. «Она» старалась изменить свой почерк, но я-то сейчас же узнал его.

Старик самым тщательным образом сложил банковый билет так же точно, как он был сложен раньше, и отложил его в сторону.

— А это, — проговорил он, раскрывая другой конверт, — миссис Гуммидж получила два или три месяца тому назад.

Поглядев на письмо, он подал его мне и тихонько сказал:

— Будьте так добры, сэр, прочтите его.

И я прочел следующее: «Ах, что почувствуете вы, увидев мой почерк и узнав, что это письмо написано моей преступной рукой! Но постарайтесь, не ради меня, а ради дяди, постарайтесь хотя на короткое, самое короткое время быть снисходительнее ко мне! Молю вас, сжальтесь надо мной, несчастной, и напишите мне на клочке бумаги, здоров ли он и что сказал он в первую минуту, до того, как вы все перестали упоминать даже имя мое? Напишите мне, не замечаете ли вы, что вечером, в то время, когда я обыкновенно возвращалась домой, он вспоминает ту, которую так горячо любил? Сердце мое разрывается на части, когда я думаю об этом! Прошу и молю вас на коленях, не будьте ко мне так суровы, как я этого заслуживаю, — прекрасно знаю, что заслуживаю, — но будьте милой и доброй и напишите мне о нем. Не зовите меня своей крошкой, не зовите именем, которое я опозорила, но сжальтесь над моей душевной мукой и, умоляю, напишите мне несколько слов о дяде, которого я уж никогда, никогда больше не увижу…

Дорогая моя, если сердце ваше ожесточено против меня, — и я знаю, что это заслуженно, — то прежде, чем отказать мне, посоветуйтесь с тем, кому я сделала больше всего зла, чьей женой я должна была быть… И если он будет считать, что мне следует написать, — а я надеюсь, что так будет, да, надеюсь на это, зная, какой он всегда был славный и всепрощающий, — в этом случае, только в этом случае, скажите ему, что каждый раз, когда я ночью слышу завывание ветра, мне все кажется, будто ветер этот сейчас, промчавшись мимо него и дядюшки, негодуя, с жалобой на меня несется к богу. И скажите ему, что если б завтра мне суждено было умереть (как бы я хотела этого, будь я только подготовлена!), то последнее, что шептали бы мои уста, было бы благословение ему и, дяде и мольба о счастливом для него семейном очаге».

К этому письму также были приложены деньги — пять фунтов стерлингов. Но и эта сумма, как и предшествующая, была не тронута, и старик так же тщательно уложил и деньги и письмо в конверт. В письме также говорилось, как адресовать ответ. Судя по тому, что он должен был пройти не через одни руки, видно было, что хотели скрыть место своего пребывания, но все-таки походило на то, что письмо это Эмилия писала именно в том месте, где, по слухам, ее видели.

— Что же ей ответили на это письмо? — спросил я.

— Видите ли, сэр, миссис Гуммидж не очень-то сильна в грамоте, поэтому Хэм был так добр, что взялся составить письмо, а она только переписала его. Они написали ей, что я ушел на поиски ее, и сообщили, каковы были мои последние слова при прощании.

— А это что у вас в руках? Не ее ли еще письмо? — поинтересовался я.

— Нет, это деньги, сэр, — ответил мистер Пиготти, приоткрывая конверт. — Видите: десять фунтов стерлингов, а на бумажке внутри, как и в первый раз, написано: «От верного друга». Но первые деньги были просунуты под дверь, а эти третьего дня получены по почте. И вот по марке и штемпелю на конверте я и иду ее разыскивать.

Он показал мне конверт — на нем был штемпель одного из городов в верховьях Рейна. Оказалось, что старик нашел в Ярмуте иностранных купцов, знакомых с берегами Рейна, и они набросали ему несложную карту тех мест, в которой он мог очень легко разобраться. Он положил эту карту между нами на стол и, склонив голову на одну руку, другой стал возить по тем местам на карте, по которым ему надо было итти. Я спросил его, как чувствует себя Хэм. Мистер Пиготти покачал головой.

— Он работает так мужественно, как только в силах работать человек, и заслужил себе лучшее имя, которое только можно заслужить на свете. Каждый рад ему помочь, так как, понимаете, он сам готов помочь всякому. Никто никогда не слышал, чтобы он жаловался, но сестра моя считает, между нами будь сказано, что «это» поразило его в самое сердце.

— Бедняга! Легко поверю этому, — вырвалось у меня.

— Знаете, мистер Дэви, — зашептал с печальным видом старик, — он теперь и в грош свою жизнь не ставит. Когда в бурную погоду требуется человек на опасное дело, он всегда тут как тут, всегда впереди всех товарищей. И при этом кроток, как дитя. Нет такого малыша в Ярмуте, который не знал бы его.