Давид Копперфильд. Том Ii

— Вы не могли простить ему его упрямство! — кричала она. — Вас оскорблял его надменный характер! Вы, с вашими седыми волосами, восставали против этих двух его черт, которыми сами же наградили его при рождении! Вы от колыбели делали его таким, каким он был, и не давали ему стать тем, чем он мог бы быть. Что же, теперь не вознаграждены вы за свои труды?..

— Постыдитесь, мисс Дартль! Какая жестокость! — крикнул я.

— Нет! Буду говорить! Никакая сила не остановит меня! Я молчала все эти годы. Что же, молчать мне и теперь? Я любила его сильнее, чем когда-либо любили его вы! — она гордо повернулась к его матери. — Если бы я была его женой, я рабски исполняла бы все его капризы за одно слово любви в год. Вы были требовательны, горды, мелочны и эгоистичны. Моя любовь была бы преданной и вознаградила бы его за все, что он терпел от вас. Когда он был моложе и чище, он тоже любил меня. И, в то время, как он был груб с вами, меня он прижимал к своей груди. Но он унизил меня, он превратил меня в игрушку, в куклу, которую берут или бросают по настроению минуты… Когда мы разошлись с ним, вы не были огорчены. С того дня я стала для вас обоих чем-то вроде поломанной мебели. Вы забывали, что у меня есть глаза, уши, чувства, воспоминания… Вы стонете? Оплакивайте то, что вы из него сделали, а не свою любовь! Я говорю вам: было время, когда я любила его сильнее, чем вы когда-либо любили его!

Она уставилась своими пылающими злобой глазами в застывшее, с остановившимся взором лицо несчастной матери, и, когда у той снова вырвался стон, глаза ее нисколько не смягчились, словно перед ними было не лицо, а портрет.

— Мисс Дартль, — заговорил я, — если вы можете быть до того жестокой и не жалеть этой несчастной матери…

— А кто жалеет меня? — резко отозвалась она. — Мать сама посеяла это и пусть стонет теперь над тем, что сегодня жнет!

— А если его недостатки… — начал я.

— Его недостатки! — крикнула Роза, заливаясь горючими слезами. — Кто смеет клеветать на него? По своим душевным качествам он был в миллион раз выше тех, кого удостаивал своей дружбой.

— Никто не мог любить его больше моего, никто не может сохранить о нем более дорогого воспоминания, чем я, — ответил я, — но я хотел сказать, что если вы не чувствуете сострадания к его матери или если его недостатки… ведь вы сами же с большой горечью отзываетесь о них…

— Это ложь! — крикнула она, начиная рвать свои черные волосы.

— Если его недостатки вы не можете забыть, — продолжал я, — то взгляните на эту несчастную так, словно вы никогда раньше не видели ее, и окажите ей помощь.

Все это время миссис Стирфорт находилась в том же состоянии — неподвижная, застывшая, с устремленным в одну точку взором. Так же время от времени у нее вырывался вздох и беспомощно дергалась голова. Иных признаков жизни она не подавала.

Вдруг мисс Дартль опустилась перед нею на колени и стала ей расстегивать платье.

— Будьте вы прокляты! — крикнула она, оглянувшись на меня со смешанным выражением ярости и горя. — Будьте прокляты! Уходите!

Я вышел, но тотчас же вернулся, чтобы позвонить слугам. Роза, держа в объятиях бесчувственную миссис Стирфорт, плакала над ней, целовала ее, звала ее, прижимала к груди, точно ребенка, всячески стараясь привести ее в себя. Не боясь больше оставить ее с миссис Стирфорт, я бесшумно вышел и, уходя из дома, поднял слуг на ноги.

Позже я вернулся, и мы уложили тело Джемса в комнате его матери. Мне сказали, что миссис Стирфорт все в том же состоянии; мисс Дартль ни на минуту не покидает ее. Доктора перепробовали много средств, но напрасно: несчастная мать лежит, как статуя, и лишь время от времени слабо стонет.

Я обошел мрачный дом и закрыл оконные ставни. Последними закрыл я ставни комнаты, в которой лежал Джемс. Я прижал к сердцу его ледяную руку, и весь мир казался мне погруженным в мертвое молчание, прерываемое лишь стонами его матери…

Глава ХХVII ЭМИГРАНТЫ

Мне предстояло сделать еще одну вещь, прежде чем отдаться своим переживаниям. Нужно было скрыть случившееся от уезжающих и отправить их в путешествие в счастливом неведении, Нельзя было терять ни минуты.

Этим же вечером я отвел мистера Микобера в сторону и поручил ему позаботиться, чтобы мистер Пиготти не узнал о происшедшей катастрофе. Он горячо взялся за это и тут же решил перехватывать все газеты, из которых старик мог бы узнать о случившемся.

— Если что-либо дойдет до него, сэр, — заявил мистер Микобер, ударяя себя в грудь, — то не иначе, как пройдя предварительно через это тело.