Давид Копперфильд. Том I

В доме Стирфортов был слуга, который, как я понял, состоял при моем друге со времени его поступления в университет. Слуга этот был образцом респектабельности[60]. Мне кажется, что никогда не существовало человека в этой должности с более респектабельным видом. Он был чрезвычайно спокоен, почтительно молчалив, двигался неслышно, был наблюдателен, всегда под рукой, когда был нужен, всегда отсутствовал, когда не был нужен. Но главным его достоинством был его внушительный вид. Низкопоклонства в нем не чувствовалось и следа, — он вовсе не любил гнуть свою шею, на которой с достоинством сидела его коротко остриженная голова с так же коротко подстриженными бакенбардами. У него был мягкий говор с каким-то пришепетыванием. Вообще все, что ни делал этот человек, казалось респектабельным. Кажется, повернись его нос ноздрями вверх, и это вышло бы у него респектабельно. Он как-то умел окружить себя атмосферой респектабельности, в которой двигался спокойно и уверенно. Обвинить его в чем-нибудь дурном было бы почти немыслимо, до того был он благопристроен. Возможно ли было его респектабельность облечь в лакейскую ливрею или унизить ее какой-нибудь неблагопристойной работой! Я заметил, что все служанки в доме прекрасно сознавали это и беспрекословно делали за него всякую черную работу, в то время как он, преспокойно сидя в людской у камина, читал газету.

Никогда в жизни не видывал я такого сдержанного человека, и это, кажется, еще больше делало его респектабельным, как и то, что в доме никто не знал его имени, а все звали по фамилии — Литтимер. Это словно выделяло его: какой-нибудь Питер мог быть повешен, Том — сослан на каторгу, но Литтимер был выше всяких подозрений.

Вот в присутствии этого, человека я чувствовал себя особенно юным. Каких лет был он сам, я не мог угадать. По его лицу, преисполненному собственного достоинства, с таким же успехом можно было дать ему тридцать лет, как и пятьдесят.

На утро Литтимер появился в моей комнате, когда я еще был в постели. Он принес все ту же мучительную для меня горячую воду для бритья и принялся выкладывать мои вещи из чемодана. Отдернув занавеси у кровати, я увидел, что Литтимер благопристроен, как всегда. На его благопристойность нисколько не повлиял ледяной январский ветер, и он аккуратно расставляет в первую танцевальную позицию мои сапоги и сдувает последние пылинки с моего фрака с такой осторожностью, словно это ребенок. Я поздоровался с ним и спросил, который теперь час. Вынув из кармана благопристойнейшне охотничьи часы и придерживая крышку, чтобы она под напором пружины не отскочила до конца, Литтимер заглянул и полуоткрытые часы, похожие на устрицу, потом закрыл их и наконец доложил мне:

— С вашего позволения, сэр, теперь половина девятого. Мистеру Стирфорту будет приятно знать, сэр, как вы изволили почивать.

— Благодарю вас: я очень хорошо выспался. А как чувствует себя мистер Стирфорт?

— Благодарю вас, сэр, мистер Стирфорт чувствует себя довольно хорошо, — сказал Литтимер, очевидно не любивший употреблять превосходную степень и предпочитавший всегда и во всем золотую середину. — Не могу ли, сэр, иметь честь еще чем-нибудь, услужить вам? — спросил он и тут же прибавил: — Первый звон колокола раздается в девять часов, а все семейство изволит завтракать в половине десятого.

— Благодарю вас, мне больше ничего не надо, — сказал я.

— Я благодарю вас, сэр, — проговорил он и, проходя мимо меня, слегка наклонил голову, словно извиняясь, что позволил себе сделать мне это маленькое замечание; с этими словами он вышел, притворив дверь с такой осторожностью, будто я только что сладко уснул и от этого сна зависит моя жизнь.

И каждое утро мы вели с ним буквально подобную же беседу, никогда ни словом больше, ни словом меньше. В присутствии этого в высшей степени респектабельного человека я всегда неизменно чувствовал себя настоящим мальчишкой, хотя накануне, благодаря обществу моего друга, доверию, которое оказывала мне миссис Стирфорт, и беседе с мисс Дартль, я и казался себе гораздо более взрослым. Литтимер достал нам лошадей, и Стирфорт, знающий все на свете, учил меня верховой езде. Литтимер раздобыл нам рапиры[61], специальные перчатки, и Стирфорт начал давать мне уроки фехтования[62]. Он же стал совершенствовать меня и в боксе. Помню, меня нисколько не огорчало, когда Стирфорт находил меня не на высоте в этого рода упражнениях, по для меня было невыносимо обнаруживать свою неловкость в присутствии респектабельного Литтимера. Я так много говорю об этом человеке не только потому, что тогда он произвел на меня большое впечатление, но еще и потому, что ему в будущем моем повествовании придется играть большую роль.