Давид и Голиаф. Как аутсайдеры побеждают фаворитов

«Мое воспитание позволяло мне спокойно относиться к неудачам, – заметил он. – У многих знакомых мне дислектиков есть одна общая черта: к моменту окончания колледжа у нас прекрасно развито умение держать удар. Поэтому, оценивая ситуации, мы в большинстве случаев видим преимущественно положительные, а не отрицательные стороны. Ведь мы привыкли к отрицательным сторонам. Они нас не расстраивают. Я много раз об этом думал, приходилось, потому что это определяло, кто я есть. Я не был бы там, где сегодня, без дислексии. И никогда бы не воспользовался тем первым шансом».

Дислексия – в лучшем случае – вынуждает человека совершенствовать навыки, которые при другом раскладе остались бы невостребованными. Более того, она заставляет совершать поступки, о которых вы ранее никогда не задумывались, вроде собственной версии дерзкого решения Кампрада о переводе производства в Польшу или поездки в такси с незнакомым человеком, когда вы притворяетесь тем, кем не являетесь. Кампрад, на случай если вам интересно, дислектик. А Гэри Кон? Он оказался отличным трейдером, а умение справляться с возможными неудачами послужило хорошей подготовкой к карьере в бизнесе. Сегодня он президент Goldman Sachs.

Глава пятая Эмиль Джей Фрайрайх «Как Джею это удавалось?.. Я не знаю»

1.

Отец Джея Фрайрайха умер, когда тот был совсем маленьким. Фрайрайхи, венгерские иммигранты, владели рестораном в Чикаго, но в результате краха фондовой биржи 1929 года все потеряли. «Его нашли в ванной, – рассказывает Фрайрайх. – Думаю, это было самоубийство из-за чувства одиночества. Он приехал в Чикаго к брату. А после кризиса брат уехал из города. У него жена и двое маленьких детей, а денег нет, и ресторан прогорел. Должно быть, он был в полном отчаянии».

Мать Фрайрайха устроилась в мастерскую пришивать кромки к шляпам, где за каждую шляпу платили два цента. Английского она практически не знала. «Ей приходилось работать восемнадцать часов в день, семь дней в неделю, чтобы оплатить аренду квартиры, – продолжает Фрайрайх. – Мы никогда ее не видели. Мы снимали крошечную квартирку на западной стороне района Гумбольдт-парк, граничившего с гетто. Мать не могла оставить детей двух и пяти лет совершенно одних без присмотра, поэтому нашла ирландку-иммигрантку, которая работала за питание и проживание. С тех пор как мне исполнилось два, моей матерью стала эта ирландская леди. Мы любили ее. Когда мне исполнилось девять, мать познакомилась с венгром-вдовцом, озлобленным и изможденным человеком, имевшим сына, и вышла за него замуж. Это был брак для удобства. Он не мог в одиночку воспитывать сына, а у матери никого не было. После свадьбы мать уволилась с прежней потогонной работы и снова стала вести хозяйство. Они не могли содержать прислугу, поэтому с ирландской леди пришлось распрощаться. Они уволили мою маму. Я так и не простил этого матери».

Семья мыкалась с одной квартиры на другую. Мясо появлялось на столе один раз в неделю. Фрайрайх вспоминает, как его послали по магазинам в поисках бутылки молока за четыре цента, потому что молоко за пять центов они не могли себе позволить. Целыми днями он торчал на улице. Воровал. Отдалился от сестры. Она была больше воспитательницей, чем другом. Он не любил своего отчима. Впрочем, этот брак долго не продлился. Но и мать он тоже особо не любил. «Остатки разума она утратила в мастерской, – замечает он. – Она была злым человеком. И вышла замуж за этого мерзкого типа, который привел в нашу семью сводного брата, и тот получал половину из того, что раньше получал я. И она уволила мою маму…» Он замолчал.

Фрайрайх, в белом пиджаке, сидел за столом. Он рассказывал о событиях, с одной стороны, давнишних, а с другой, в каком-то более важном смысле, совсем недавних. «Не помню, чтобы она хоть когда-то обнимала, или целовала меня, или как-то проявляла нежные чувства. Она никогда не заговаривала об отце. Понятия не имею, ладили они или нет. Она ни единым словом, ни разу не обмолвилась. Думал ли я когда-нибудь, что он был за человек? Постоянно. У меня есть одна фотография. – Фрайрайх повернулся на стуле и щелкнул по папке с фотографиями в компьютере. На экране появилась зернистая фотография начала XX века человека, очень похожего, что совсем неудивительно, на самого Фрайрайха. – Это единственная сохранившаяся у матери фотография». Края у нее были неровные. Ее отрезали от другого, большого семейного снимка.

Я поинтересовался насчет ирландской служанки, которая его растила. Как ее звали? Он замялся – редкий случай. «Я не знаю, – ответил он, – но я вспомню, уверен. – Несколько секунд он сидел молча и сосредоточенно думал. – Моя сестра бы вспомнила, и мать тоже, но они давно умерли. У меня не осталось живых родственников, кроме двух кузин. – Он снова умолк. – Пусть ее будут звать Мэри. Возможно, ее так и звали. Хотя мою мать звали Мэри. Может, я путаю…»