Давайте напишем что-нибудь

…А Карл Иванович, внутренний эмигрант, заливался свистом. На свист этот сбежалось штук десять белых медведей и сползлось штук семь морских львов и нерп. Карл Иванович, внутренний эмигрант, конечно, сразу же всех убил и съел своим ртом-бутоном, которым и в процессе еды не переставал свистеть. Разумеется, на сей раз и окружающим кое-что досталось – и все наелись до отвала, кроме голой Бабы с большой буквы, которая в ответ на предложение присоединяться загадочно ответила:

– Я не ем…

Подождали продолжения просто топором усеченной фразы, но дождаться не смогли – так и поели, не дождавшись. Продолжение пришло по окончании трапезы и звучало так:

– …благодарю Вас.

Получилось, стало быть, сердечно и вежливо – как и должно было получиться.

– Мы, извините, долго еще этот художественный свист слушать будем? – спросил вдруг ваятель Хухры-Мухры в уже непривычной для него неинтеллигентной манере.

– Вы художник или Вы кто? – поставила вопрос говяжьим ребром голая Баба с большой буквы.

– Я эскимос, – с шовинистическим достоинством сказал Хухры-Мухры.

– В Вас же художник проснулся! – осторожно напомнил Случайный Охотник, теряя почву под отмороженными ногами.

– Он уже опять / завалился спать, – рифмованным хореем отчитался эскимос Хухры-Мухры. – Поняв, что ему нечего делать здесь, среди вас.

– А как же теперь мы? – На лице Случайного Охотника был неподдельный, то есть аутентичный, ужас.

– Вы? – равнодушно рассмеялся коварный эскимос. – Да кто Вы такие!

– Мы художественные произведения… мы наги и совершенны! – пролепетал Случайный Охотник.

– Наги – это я вижу, – согласился Хухры-Мухры. – Но вот чтобы совершенны… извините! Даже если вон того свистуна, – Хухры-Мухры ткнул ледорубом в сторону Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, – раздеть, он и то посовершеннее вас будет!

– Зачем Вы так сказали? – с болью спросила голая Баба с большой буквы, до которой наконец дошел страшный смысл происшедшего.

– Нам, эскимосам, присуща непосредственность в выражении своих мыслей и чувств. Такова основная черта нашего менталитета. – С этими словами Хухры-Мухры пристально огляделся по сторонам и добавил: – Еще одна черта, присущая нашему менталитету, – верность долгу. Где спички?

– Какие спички? – очнулся от свиста Карл Иванович, внутренний эмигрант.

– Окружность выкладывать! – сухо напомнил Хухры-Мухры. – Тут был один такой голый человек…

– Тут почти все голые, – напрасно обобщил Случайный Охотник.

– Нет-нет, это был специальный такой голый человек… по-настоящему прекрасный, – где он?

– Его Карл Иванович, внутренний эмигрант, как раз сейчас искал-свистал. – Голая Баба с большой буквы тоже словно бы очнулась от сна. – Кстати, если я не являюсь более художественным произведением, не худо бы накинуть чего на себя… а то ведь и придатки недолго застудить!

– Тут вот шубку я тебе пошил на досуге, любушка моя! – засуетился Карл Иванович, внутренний эмигрант, и вправду доставая из огромной юрты, выстроенной им поблизости еще накануне, прехорошенькую шубку из голубого, как гомосексуалист, песца. – Накинь, накинь!..

Голая Баба с большой буквы накинула шубку и тоже стала прехорошенькой.

– Ноговицы еще, рукавички и шапочку! – эдаким коробейником расстилался перед нею Карл Иванович, внутренний эмигрант.

Принарядившись, теперь уже отнюдь не голая Баба с большой буквы кокетливо объявила:

– Эвенкийский народный танец «Ноговицы не к лицу»! – и пустилась в пляс.

Хухры-Мухры посмотрел на нее, как на идиотку, и сказал:

– При чем тут эвенки, не понимаю! Терпеть не могу этнографических неточностей.

Но уже отплясывали Карл Иванович, внутренний эмигрант, и разодетая в пух и прах Баба с большой буквы кто во что горазд – вообще не соблюдая никаких национальных традиций и никого вокруг себя не видя.

– Старая половая жизнь не ржавеет, – со слезами в хриплом голосе сказал Случайный Охотник.

– Хорош завидовать чужому счастью, стрелок! – мягко пожурил его эскимос Хухры-Мухры. – Нам пора.

– Куда это? – не отрывая взгляда от веселящейся пары, спросил Случайный Охотник.

– Куда, куда… Дела у нас! Спички искать да Окружность строить, совсем забылся, что ли?

– Одеться бы мне! – робко напомнил Случайный Охотник. – Неприлично все-таки: читатели смотрят…

Пользуясь самозабвенной пляской влюбленной парочки, Хухры-Мухры проник в юрту Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и через короткое время вышел оттуда одетым во все новое да еще и с ворохом одежды в руках.

– Много он за это время пошить успел, гад! Не юрта, а просто склад готового платья какой-то… – сказал Хухры-Мухры, заботливо одевая замерзшего наконец Случайного Охотника. Согревшись, тот сказал:

– Ну что же, в путь?

– Да нет, – усмехнулся Хухры-Мухры, косясь на танцующих. – Сначала тут кое с чем разобраться надо.

Он осторожно взял Случайного Охотника под локоть, и они незаметно вошли в юрту с черного, как южная ночь, хода.

В углу на голом полу лежал избитый и связанный Деткин-Вклеткин с кляпом во рту. Вокруг него высились штабеля спичечных коробков.