Давайте, девочки

– Mustis negrazu, – пояснил ему Мишка-Махлин. – Pradzioje patinka, о ро to skauda. Ir gali patekti i policija…[6]

– Драться нехорошо, – авторитетно подтвердил Сюня по-русски. – Спросите у него. Он, – Сюня показал на Рыжюкаса, – он знает.

– Драться нехорошо, – наверное, впервые в жизни согласился Рыжюкас. – Labai negerai…[7] И первый раз в жизни посторонние мальчики ему поверили. Драться ведь и правда нехорошо.

8

Расставшись с обескураженной и пристыженной компанией, четверо пожилых мужчин вышли на привокзальную площадь.

Такси на стоянке сгрудились, как стадо мокрых животных. Блестящие от дождя машины в синем отливе ртутных фонарей светили зеленым глазом: «Мы свободны!».

Но они тоже были свободны и решили прогуляться пешком. Махлин даже отпустил машину, дав распоряжения водителю.

– Как жизнь? – спросил Рыжюкас, обратившись сразу ко всем, когда они прошли с полквартала.

Ему не ответили. Хрен его знает, как теперь жизнь.

– Знаешь, – сказал Сюня, когда они прошли еще с полквартала, – мы живем в такое время и в таком месте, что за подобный вопросик можно и по физиономии схлопотать.

– Или, как говорят в Израиле, не дождетесь, – поддержал тему Махлин, но про Витьку-Доктора уважительно сообщил, что тот пропадает в Женеве. – У него со швейцарцами совместная клиника, так что, можно считать, он пропал без вести.

Но про Витьку-Доктора Рыжюкас и сам знал. Днями ему пришлось с ним встретиться по абортным делам.

Какие еще новости?

– Махлин вот на даче малину развел… – сказал Сюня, с нескрываемым ехидством.

– Какой сорт?

– Малину, тебе говорят! – тут Дизель возмутился непонятливости школьного товарища. – Он там приютил воров, организовал им что-то вроде офиса.

Мишка Махлин зарделся, как от похвалы:

– Сдаю в аренду, чтобы площади не гуляли.

– Ворам, что ли?

– Ну, не совсем ворам. Бывшим сослуживцам.

Мишка Махлин работал в министерстве финансов, дослужился до замминистра, потом пролетел, создав какой-то банк, постепенно перешел в теневой бизнес.

– Твои сослуживцы хуже воров, – угрюмо сказал Мишка-Дизель. Он тридцать пять лет работал на заводе старшим электриком и теневой бизнес пролетарски презирал.

Прошли еще квартал. Город молчал.

– Ты все пишешь? – спросил Сюня. Ни одной книги Рыжюкаса он принципиально не читал.

– Пишу, – ответил Рыжюкас. – Знаешь, как в тюрьме. Надзиратель идет по коридору: «Иванов!» – «Я здесь господин надзиратель». – «А куда ты, падла, денешься?!»

Дошли до маленькой площади. За сквером раньше была их школа. Здесь всегда расставались, но перед этим подолгу сидели, никак не могли разойтись. Цепи, как и тогда, провисали на столбиках. Но сидеть на них, оказывается, неудобно. И качаться.

– Может, сообразим по маленькой? – спросил Дизель.

Сюня, зябко передернув плечами, чуть оживился.

– Рыжий должен проставить как виновник.

– Долбаки! Я же для этого вас и позвал.

Они молча двинулись в поисках ближайшей вывески.

И вдруг как-то разом обернулись.

Нет, сначала обернулся Рыжюкас.

9

Она стояла поодаль. Рядом с нею был все тот же чемодан.

Блин, как же это он забыл, для чего оказался на вокзале!

– У тебя очень странная манера меня встречать, – сказала она и, подойдя, решительно поцеловала Рыжюкаса куда-то в шею, крепко ее обхватив. – Это твои знаменитые друзья? – спросила, оглянувшись. – А где же ваш пятый?

Как-то слишком много он успел ей в поезде рассказать.

Маленькая улыбнулась.

Это был высший класс. И то, как вызывающе она стояла – Лоллобриджида с чемоданом, и то, как подошла, как обняла, ткнувшись в шею, как заговорила… Но когда она улыбнулась, Рыжюкас подумал, что такой лучезарной улыбки он еще не встречал. Что-то совсем банальное пришло в голову – про белоснежный жемчуг и алмазный резец.

А она еще и развернулась к друзьям, уже и без того офонаревшим. Царственно крутнулась, всех сразу озарив. Так поворачиваются софиты на съемках, выхватывая лица актеров из темноты.

– Здрасте. Меня зовут… Лен. Вот он, – тут на Рыжюкаса снисходительный взгляд, – называет меня Венец Творения.

– Мы знаем, – сказал Сюня, пока остальные придумывали, что сказать.

Они знали.

Про венец творения это она лихо сочинила. Сразу как припечатала. А может, он и действительно сказал что-то такое в поезде?

– Это дочь? – придя в себя, спросил Мишка-Дизель у Рыжюкаса.

– Внучка, – ответила за него Маленькая. – Боже мой, какие же бестактные мужчины твои друзья!..

– Ну да, – пояснил обществу Мишка Махлин. – Любимая внучка. Живой памятник при жизни.

– А я как раз вас и позвал, чтобы познакомить, – в тон ему сказал Рыжюкас.

– Только что он говорил, что позвал нас, чтобы проставить! – воинственно возмутился Сюня.

– Сюня, ты отстал от жизни, – сказал Махлин. – Сейчас у писателей только так. Идут на вокзал, чтобы снять чувиху, нарываются на мордобой, потом среди ночи вызванивают друзей, чтобы их отметелили, за что им обещают проставить, а вместо этого знакомят с «внучкой».

Присутствие Маленькой друзей заметно взбудоражило. Хвосты они распушили, и каждый теперь токовал, как глухарь. Рыжюкаса дружно оттеснили. Он сразу оказался как бы ни при чем…

10