Давайте, девочки

Рыжюкас повесил трубку. Засмеялся, представив маленькую старушенцию с седыми космами и в мягких шлепанцах… Она, наверное, здорово шепелявит из-за отсутствия передних зубов. По случайности и ее полвека назад тоже звали Леной.

И тут вспомнилось: у Ленки была одноклассница, кажется, Даля, она жила прямо над ними, ей он и названивал – с просьбами срочно передать Ленке «очередную глупость», как Даля называла его важнейшие сообщения. Однажды она снизошла до того, что даже позвала Ленку к телефону. О, как ему нужно было тогда поговорить! Как просил он, как требовал немедленно встретиться, как ляпнул в сердцах, что это будет их последний разговор…

– Тогда зачем же встречаться?! – спросила Ленка раздраженно.

Но все-таки встретились.

9

– Ну что тебе еще теперь надо? Ты ведь этого добивался?

Поздно вечером они стояли у Ленки в подворотне. Шел дождь .

Рыжук дымил сигаретой, швырял щелбанами окурки – «Будет пожар» – снова закуривал, еще и не докурив.

– Я лучше пойду, – сказала Ленка.

Пока он там развлекался на взморье с друзьями, она загибалась на выпускных. Между прочим, из-за него она отхватила по «Истории СССР» трояк. Этого вполне достаточно ей и ее бедной маме. Завтра они отвалят к Лысому на все лето. У нее накрылся даже школьный бал. Так мамаша рассчиталась с Рыжим за тройку. А сейчас ей надо идти, ей еще нужно собраться, она простирнула все шмотки, их надо успеть погладить…

Рыжий молчал. Она может уйти, хотя бы и насовсем… Она так не хочет, она хочет «просто пойти»? Впрочем, ему все равно…

– Рыженький, Генсочка, милый, хороший, иди домой, ладно? Мы потом с тобой обо всем поговорим… Ну что ты опять придумал, ну чего ты наворочал!

Ничего ни с чего он не взял. Он просто олух царя небесного, упрямый урод, осина, дубина, ну что он тут стоит, засунув руки в карманы?! И все не уходит, как призрак какой-то, как хулиган с Лосевки.

– Я промокла, устала как кляча, простыла, мне нужно идти, мама опять ругаться будет, она с нами совсем сойдет с ума. Завтра нам ехать, а ты смотришь, словно стреляешь… И так долго не уходишь, так глупо стоишь… У меня уже температура.

Никто и не держит.

10

– А разве любовь не должна быть свободной? – своим звонком Малёк вернула его на землю. Хотя она снова удивительным образом попала в тему.

– Это в каком смысле? – спросил он.

– В том смысле, что если человек, допустим, меня любит, я могу делать, что я хочу?

– С ним?

– С кем хочу. Я могу быть сама собой?

– А ты этого не знаешь?

– Знаю. Но он меня достал. А я хочу быть свободной.

– Человек может поступать так, как он хочет…

Учить их ему всегда нравилось. И давать советы, предварительно расспросив. Он и любил-то юных девиц больше всего за то, что их всегда есть чему учить, и за их готовность воспринимать наставления.

– А другие человеки?.. Ну если его это бесит. Если он требует всякие глупости?

– Это уже его дело. Он ведь тоже может поступать как хочет.

– И что тогда?

– Тогда ты ему будешь не нужна. Поэтому так трудно быть самим собой… Но надо и как-то подстраиваться.

– Вот еще! Должна же у меня быть гордость?!

– Девичья гордость – это та же глупость, только в квадрате.

Она вздохнула.

– Мне кажется, что ты все-таки не такой упертый, как этот… морской конь… Ну вот если бы мы… Ты ведь умный, и ты бы все понимал. Ты бы меня отпускал и не лез бы с глупыми расспросами… Ну куда я денусь, правда?..

Знала бы она, каким упертым он был! Из-за чего с Ленкой все окончательно и обвалилось.

11

Это был, может быть, лучший день в целой их жизни, но они об этом не знали. Поэтому все и закончилось так по-дурацки, когда он снова вошел в штопор…

Вчера они с парнями вернулись с моря. Рыжук приехал обветренный и загорелый, уверенный в себе и твердо знающий, как нужно жить.

Они встретились случайно. Как будто в этом городе можно случайно не встретиться, выйдя на «брод». Ленка шла по другой стороне проспекта, разумеется, с этим яблонутым, увидев ребят, испуганно приостановилась, что-то резко тому бросила и, не оборачиваясь, перешла дорогу.

– Привет! А я думала, ты утонул…

Ленка тоже загорела, она была в цветных босоножках на шпильках, в короткой юбчонке «колокольчиком» на хрустящей крахмалом нижней марлевой юбке, туго затянутый на затылке «хвост», губы… Про губы не будем… А вот красные, как спелая клубника, клипсы ей были явно к лицу, она вообще смотрелась клевой чувихой с рекламной картинки… И поэтому была совсем не по нему, из-за чего Рыжук всегда и психовал…

Она и действительно не принадлежала ему, что было очевидным уже тогда, а стало понятным лишь много лет спустя. И дело тут не в разнице в возрасте, хотя два года не мелочь, а в том, что символы вообще никому не могут принадлежать, оставаясь рекламной приметой времени или всеобщим достоянием, как черепичные крыши домов, дюны, сосны или дуновение свежего ветерка…