Давайте, девочки

Назавтра, подтрунивая над ее вчерашней обескураженностью, он подбил ее во время прогулки зайти в костел, чтобы поставить свечку – за спасение «заблудшей» овечки.

– Ты знаешь, а я вот все думаю про Любовь, – говорила она, вцепившись в его рукав и ковыляя на каблуках по неровному булыжнику старинной мостовой.

– Мне нравится, когда люди думают, – веселился Рыжюкас. – А особенно мне нравится, когда они думают про любовь. Тем более по дороге в Храм…

С улицы Бокшто, наводившей тогда дикий ужас на всю их компанию разместившимся здесь мрачным зданием венерологического диспансера, они спустились кривой и узенькой улочкой к площади, где на берегу весело бурлящей по валунам речки Вилейки холмистой громадой возвышался его любимый костел бернардинцев. Строгим фасадом он как бы широко раскрывал свои мужественные объятия. Рядом, игривым контрастом с его величественными формами, пристроились фигурными кирпичиками шпили Святой Анны – во всех прелестях их чересчур ажурной, пожалуй, даже слишком слащавой готики.

На автостоянке, к которой они вышли, как всегда, кучковались туристы, которым экскурсоводы, видимо, как обычно, втюхивали историю про Наполеона, мечтавшего на ладони перенести Святую Анну в Париж.

Удивительно, подумал Рыжюкас, но при всей миниатюрности Вильнюса воображение легко размещает здесь любых исторических персонажей. Запросто можно представить, как катил этой улицей Его Величество французский император, как, махнув белой перчаткой, велел свите остановиться, залюбовавшись красно-кирпичной невестой по имени Анна, как тронулся дальше его экипаж, прокатив мимо Успенского собора и скрывшись, пыля, за поворотом дороги…

Левее протянулся пристроенный к костелу двухэтажный корпус Академии художеств, раньше это был Художественный институт – единственное место в городе, где на вечерах (что как раз трудно было вообразить) разрешалось тогда отплясывать буги и даже рок-н-ролл.

Пол ходил ходуном под ногами двух десятков вполне спортивных мальцов, и, казалось, обвалится потолок, когда они методично пуляли из стороны в сторону своих бесстрашно прыгающих партнерш, да еще и кидали их через спину, вытаскивая откуда-то между ног. «Эврибоди буги, эврибоди рок!..»

Однажды он застал здесь Ленку. Они не сговаривались, они вообще ни разу в паре не рокенролили, но тут откололи такой буги, а потом, совсем раскрутясь, и такой рок, что Рыжук, потянувший спину и мышцы ног, потом неделю не ходил в вечернюю школу, потому что не мог подниматься по лестнице. Зато на «броде» еще довольно долго говорили, что Гене Рыжий единственный в роке «король».

Малёк слушала не очень внимательно. Она думала о своем.И ей нужно было этим поделиться:

– Мне так кажется, что настоящая любовь – это когда все невозможно, а люди вместе, хотя они друг другу даже совсем не подходят. И остаются вместе, несмотря ни на что, да хоть атомная война… Потому что друг без друга они не могут… Или когда они расстались навсегда, как вы с Ленкой.

– Сама до этого дошла или где-нибудь прочитала?

– Дурак. Просто я теперь все думаю, думаю, ну что людей сводит, когда все невозможно, когда все против них… Ну как у нас с тобой…

– А что у нас невозможно?

– Все.

– Ну… Не совсем все…

6

Через день она как бы ненароком заметила:

– Между прочим, ты собирался позвонить своему другу.

…Хозяин мастерской встретил их в домашнем халате.

Рыжюкас узнал его с трудом, так как Саулюс отпустил черную, как у попа, бороду, а сухой череп его был абсолютно гол.

– До утра работал, – сказал он. – Если бы не вы, так и продрых бы до ночи… Который теперь час? – Он заразительно зевнул и потянулся, отчего полы халата развалились, обнажив волосатую, как у медведя, грудь, что не ускользнуло от настороженного взора девушки, по вполне понятной причине слегка притихшей и предварительно напряженной.

– Посмотрим мои новые работы или сначала перекусим? – Саулюс подошел к холодильнику, разрисованному под пачку «Мальборо». На холодильнике стоял трехлитровый штоф виски Блек-Лейбл.

Перекусили. Посмотрели работы. Выпили. Включили музыку.

Маленькая вышла в уборную.

– Ты ее похвали, – подсказал приятелю Рыжюкас.

Саулюс понимающе кивнул. Когда девушка вернулась, пройдясь между мольбертами и подрамниками с холстами, он, подняв руку и сложив пальцы рамкой видоискателя, посмотрел на нее, как прицеливаясь, но ничего не сказал, только чуть цокнул языком. Она вспыхнула.

Тут же снова выпили, теперь наконец за встречу.

– Ты все такой же? – полуутвердительно спросил Саулюс, посмотрев в упор на Малька. – Я тоже никак не могу успокоиться. Хотя бы постареть. Как это там у твоего любимого поэта? «Мордеем, друг. Подруги – молодеют…»

Маленькая (они сидели в огромном, как диван, кресле) склонилась к Рыжюкасу, на ухо зашептала:

– А он вообще ничего… Такая же, как ты, наглая и развратная кобелина…

Саулюс понятливо кивнул: