Давайте, девочки

– Да вышвырнем тебя, как нашкодившего котенка! – побагровел полковник Зимин. – Упечем, на хуй, без права переписки, – взорвался он, перейдя на простой и доходчивый язык: – Пока, блядь, не сгниешь там заживо…

8

К счастью, еще на выпускном банкете в вечерней школе, где царило тогда вольнодумство, Рыжуку вопреки всем правилам, как бы в шутку, торжественно вручили не только аттестат, но и заверенный дубликат в придачу. В школе его любили, и никто не сомневался, что, с его характером, ему это пригодится…

Со вторым аттестатом, взамен испорченного институтскими гебистами, он и поступал снова, упрямо выбрав и закрытый подмосковный вуз, и секретную космическую специальность «Управление летательными объектами на расстоянии». Он снова сдал вступительные экзамены на «отлично», и прошел бы сразу, но биография… У него уже была «биография» – не подарочек для закрытого вуза. Поэтому перед зачислением с ним долго и подробно беседовали строгие (хоть и в штатском) люди из институтской спецчасти.

Рыжуку показалось, он чем-то им понравился. Хотя на самом деле помогло революционное прошлое его реабилитированного отца: Гене тогда и не знал, что отец по настоянию матери написал в органы просительное письмо.

Вот здесь строгий дядечка, дольше всех листавший папку с его «личным делом», и спросил про переписку с заграницей. Тогда Рыжук отвертелся, но помогло ему это ненадолго. Его вышвырнули через год и отсюда. Опять за абстракционизм и хулиганство – это когда он, красуясь перед друзьями, с озорным поэтическим воплем «Время, остановись, ты отвратительно!» попытался разбить пустой бутылкой часы над входом в общежитие. Правда, не попал.

Но снова ему везло.

Так случилось, что к этому времени из Рязани выжили и ректора института – все за то же, за западничество и абстракционизм, и еще за то, что тайком поигрывал на саксофоне в студенческой самодеятельности, что, понятно, хуже любого хулиганства.

Из чувства солидарности к «товарищу по несчастью» тот, оказавшись в Минске, куда приехал в новый радиотехнический институт, тут же велел разыскать (!) Генса и приютил его, даже поселив на первое время у себя дома.

А вскоре Рыжук, уже второкурсник и активный общественник,заправлял в институте всей художественной самодеятельностью, которой ректор с юности благоволил.

9

Во что только потом он не влезал, где только не оказывался (включая комсомольский Центральный Комитет и его агитбригаду), даже в партию вступал, правда неудачно. На каких только великах с никелированным звоном не пробовал прокатиться.

Но отовсюду его (с его нарывастостью и умением входить в штопор) вышвыривали, счастливо возвращая на грешную землю.

Повезло ведь и с «летательными объектами»: при всей романтике такой специальности, он пролетел с ними, как фанера над Парижем, точнее над Западной Сибирью, над которой (на заказном самолете!) они летали с цекамоловской агитбригадой, пропустив столько занятий, что обиженный ректор, взревновавший своего любимца к Ленинскому комсомолу, подписал приказ об его отчислении.

Так, вместо секретного «почтового ящика», не закончив институт, Рыжук оказался в комсомольской газете на ударной стройке Крайнего Севера. Из физиков в лирики, как тогда говорили. И вскоре понял, как ему повезло, тем более что именно об этом он, оказывается, и мечтал.

«Почтовые ящики» вышли из моды, а Рыжук уже с головой окунулся в журналистику. Ни разу не пожалев о «космической» специальности, он стремительно проскакал по ступенькам карьерной лестницы – практически до самого верха, до «генеральской» должности собкора главного в стране информационного агентства… Хотя и здесь он в конце концов счастливо нарвался на неприятности, плюнув в лицо подлецу и по совместительствусекретарю парторганизации, накатавшему на него донос – за высказывание о старческой немощи членов Политбрюро: на селе от таких, мол, даже спички прячут.

И оказался выброшенным на вольные хлеба.Что и заставило его наконец усесться за письменный стол… Благо за книги тогда платили, а писал он их увлеченно, как, впрочем, и все, что делал.

10

Можно считать, что вскоре он стал признаннымписателем-публицистом.

Строчил Рыжюкас «проблемные» очерки, в полезности которых обществу не сомневались не только он и его коллеги по «деловому перу», но и те, кто их издавал. А «признание» тогда состояло не в том, чтобы книги покупались: в те времена покупалось все, – а в том, чтобы их печатали массовым тиражом – за это платили вдвое, втрое больше…

Но пришла перестройка, а потом и ее развенчание, когда среди множества совковых мифов развеялся и миф о «самой читающей стране». И литераторы, как-то разом обнищали. Писательство из престижного и доходного предприятия обернулось чем-то вроде хобби. Кроме тех случаев, когда книга становилась бестселлером, что, впрочем, совсем ничего не говорило о ее качестве.