Давай попробуем вместе

Впрочем, как я улавливаю краем уха, дезинфицируя рану и накладывая повязку, дама на благоверного не в обиде. И его обидеть тоже не позволит. Потому, не стесняясь в выражениях, требует от милиции, чтобы та не вмешивалась в семейную жизнь честных граждан. Любящий супруг охотно поддакивает. Кажется, ребята не сильно расстроились. И, заручившись письменным отказом от обвинения, вылетают из квартиры так, будто их вызвали на сверхсрочную операцию. От госпитализации мадам также отказывается. Осведомляется, не найдется ли у нас лишних граммов сто, а лучше двести, спир-тика. Получив отказ, оба дружно принимаются крыть российское здравоохранение. Наконец-то в семье воцарились мир и взаимопонимание.

– А мне знакомый случай рассказывал, – выкручивая баранку, вспоминает Анатолий, – алкаш один, сосед его по даче, упал зимой. Ну и замерз. Какая-то добрая душа в «Скорую» позвонила. «Скорая» приехала, а он уж посинел. Пульс не прощупывается, дыхания нет. Короче, труп. Ну и привезли его в морг. А алкаш крепкий оказался, очухался. Видит: полки, люди лежат. Думал, в вытрезвяк угодил. Ну, как обычно. Поднялся и соседу говорит: «Эй, мужик…» Тот молчит. Аткаш его за плечо, перевернул, а у мужика только полголовы… Ну, тот орать, в двери руками-ногами колотить… Выпустили, конечно. Теперь тот алкаш в рот не берет. Во как закодировали! – Анатолий довольно ухмыляется.

– Ну, я в это не верю, – обижается за всю медицину Виктор Степаныч. – Чтобы медики живого человека от трупа не отличили… Не может такого быть! Это тебе какой-нибудь фильм ужасов пересказали. Теперь их по пять штук каждую ночь, на всех каналах сразу.

– Чистая правда! – заверяет Анатолий.

– Не верю, – упорствует по системе Станиславского Виктор Степаныч.

– Чё ты не веришь? Врач врачу рознь. Сколько случаев: лечили от одного, а помер, вскрыли, выяснилось – не от того. Я ж не про тебя говорю…

– Всякое, конечно, случается, – постепенно сдается Виктор Степаныч. – Никто от ошибки не застрахован. Но чтобы живого от покойника не отличить… Как ты думаешь, Слава?

– Может, он в летаргию впал, – ляпаю наобум, чтобы примирить коллег. – А потом очнулся. И такое бывает.

– Сорок седьмая, выезд на ДТП…

Это уже диспетчер. Очень кстати.

– ДТП! – радостно потирает пухлые ладошки Виктор Степаныч.

«Какая прелесть!» – написано на его румяном личике.

На деле он просто рад, что спор сошел на нет. Виктор Степаныч не любитель дебатов.

Собственно говоря, на месте ДТП присутствует только одна сторона – потерпевшая. На перепаханной обочине нас поджидают две девушки, совсем юные, одетые явно не по сегодняшнему пронизывающему ветру в коротенькие распахнутые ветровки, кофточки-топики, юбчонки а-ля «набедренные повязки». Апрель не спешит баловать жарой. Шмыгая простуженными носами, указывают нам на третью – скорчившуюся в остатках грязного придорожного снега, взахлеб рассказывая о том, что подругу сбила машина и уехала, не остановившись.

Мы втаскиваем посиневшую девушку в карету. Досталось ей здорово: множественные переломы обеих ног – видно без рентгена. Ребра, возможно, тоже сломаны. Девушка в сознании и, пока мы колем ей обезболивающее, еще пытается что-то говорить. Я смотрю на нее с благоговейным ужасом: видел молодых мужиков, вопивших благим матом, имея десятую часть того, что досталось ей. А эта только изредка постанывает, до крови кусая фиолетовые губы.

Виктор Степаныч расстегивает курточку. Под ней – голое, представляющее сплошной синяк, тощее тело. Никакого намека на нижнее белье. Мы молча переглядываемся. Все понятно. Девушка на обочине. Несчастная представительница одной из древнейших профессий.

– Документы у тебя есть? – участливо спрашивает Виктор Степаныч.

– Пашпорт у мэнэ украинський… – Она пересыпает слова, как горох. – Дивчата привэзути. Ой, дядечки, тильки не надо милиции. У мэнэ ж регистрации нема… Я тильки маленько отлежусь да пийду…

– Куда ж ты пойдешь? Тебе на вытяжке полгода теперь, не меньше. Считай, в рубашке родилась – жива осталась. Родителям на Украину нужно сообщить.

Девушка отчаянно мотает головой.

– Никуды не надо сообщать… Пийду я… Усе хорошо у мэнэ… Мэнэ раньше ще злее былы, и ничого…

– Ты хоть машину, которая тебя сбила, запомнила?

– Та черна така иномарка… – Она морщится от боли. – Уся черна… Много их тут бигает… Разве усе упомнишь?

– «Ауди» это была, из последних, – кто-то быстро произносит у меня за спиной. Я оборачиваюсь. Передо мной совсем девчонка, маленькая, взъерошенная, чем-то похожая на Мишкину морскую свинку Дуню. Ежится от ветра, втянув голову в плечи, ковыряет в носу.

– Заткнись, дура, – доносится сбоку.

– Может, – говорю, – ты и номер запомнила?

– А 969 ИК, – произносит она четко, без запинки, не вынимая пальца из носу.

Я перевожу взгляд на ее товарок.

– Ларке можно верить, – подтверждает, помедлив, одна, на вид самая старшая, в светлом полушубке. – У нее память как у Штирлица. Но показания она давать не будет. Нам неприятности не нужны.

– Он же ее чуть не убил. Таких сажать надо.