Давай попробуем вместе

– Знаю, но вы недалеко, да и работы немного. Упакуете – и делов.

– Вот так всегда, – недовольно бубнит Анатолий. – Не «скорая», а катафалк, блин.

– Не люблю я утопленников, – вздыхает Виктор Степаныч.

– А кого любишь? – подтрунивает водитель. – Висельников?

– Вообще покойников не люблю, – признается Виктор Степаныч. – Я врач, а не могильщик.

– Может, жив? – встреваю я.

– Безнадега, – возразил Анатолий. – Двери клинит. А там глубоко. Вода сейчас холодная. На моей памяти никого еще там живым не доставали. Ща ведь модно: понапьются – и за руль. – Водитель мрачно сплевывает в приоткрытое окно.

Я отлично его понимаю. Одиннадцать вечера. Хочется поскорей попасть домой, принять душ, пожрать в тепле, устроившись перед телевизором. А не перетаскивать трупы, словно на войне.

На месте уже копошатся ребята из ГИБДД, оградив полосатой лентой проезд и проломленное заграждение, шугая чрезмерно любопытных прохожих: «Вам что здесь, спектакль?» Кран извлекает со дна мокрую «шестерку» с неподвижным человеком на водительском месте.

– Вячеслав, готовь мешок, – говорит Виктор Степаныч.

Мог бы и не предупреждать. И так понятно.

Гаишник, позевывая и сетуя на мерзкую погоду, первым подходит к «шестерке», ломиком отжимает дверцу. Анатолий был прав: ее заклинило. Вытаскивает ламинированную карточку, прищурившись, подсвечивая фонарем, читает:

– Кричевский Денис Витальевич…

– Что? – переспрашиваю я, не узнавая своего голоса.

– Слава, не стой, работай! – доносится до моего сознания сердитый окрик Виктора Степа-ныча.

Странно, отчего так тяжелы ноги, точно на каждую повесили по гире… И ни с того ни с сего, будто открывшись по новой, заныла забытая рана. Что-то говорит гибэдэдэшник, спрашивает Виктор Степаныч. Но я не слышу. Я не слышу ничего, кроме глухого стука молота по наковальне головы. Медленно разрастающегося в отчетливые звуки канонады…

Тело. Мокрое и холодное. Словно оттаявшее в оттепель. Я достаю его из машины, кладу на асфальт, пахнувший резиной и бензином… Дорога… "Символ движения и постоянства… Перпетуум-мобиле смерти.

Это он. Мой друг. Ошибки нет. Мокрая копна темных волос, красивый изгиб улыбчивых губ, ямочка на подбородке… Руки с обгрызан-ными ногтями. Правая нога без ботинка, видно, остался в машине… Я раздираю на нем рубаху, отбрасываю нательный крестик, тщетно пытаясь сквозь грохот боя расслышать биение сердца, прощупать пульс… Надо мной склоняются озабоченные лица, среди которых я с трудом узнаю Виктора Степаныча, гибэдэдэшника, Анатолия…

– Отойдите!

Кто это так кричит? Неужели я?

Из внутреннего кармана вываливаются промокшие фотографии. Они падают к моим коленям. Девочка с мамой. Девочка с папой. Девочка с плюшевым зайкой. Их лица меркнут, расплываются…

«Вот тут она хмурилась, а я строил рожи, и она, наконец, улыбнулась…»

Почему он так безмятежен? Он выглядит почти счастливым в обретении своего вечного покоя… Неужели все было напрасно?!

– Зачем ты это сделал, сукин сын?! Ответь мне! Ты обязан мне ответить! Брат! Посмотри на меня, посмотри мне в глаза…

Я трясу его за плечи, несколько раз ударяю затылком об асфальт… И наконец, вижу его зрачки… Мутные, остекленевшие. Безжизненные. И тогда я опускаю ему веки. Приглаживаю спутанные волосы. Собираю мокрые снимки, вкладываю в окоченевшие руки. С верхнего нечетко улыбается мне полуторагодовалая Машка в красном платьице, с огромном бантом в реденьких еще волосах… Еще незнающая, что для отца война закончилась. Навсегда.

Мы едем медленно. Некуда спешить. Анатолий всегда «отдыхает» по дороге в морг. Виктор Степаныч хранит понимающее молчание. Я смотрю в окно сквозь запотевшее стекло. Снова дождь. Противный, реденький, моросящий… Какая дерьмовая весна…

– Что ж ты делаешь, козлина?!

Я вздрагиваю, отрешившись от ноющей грудной боли. Какая-то блестящая от дождя «десятка», спеша миновать рогатый перекресток, пытается таранить карету. Мы едва не сталкиваемся боками. Какая-то неведомая сила выбрасывает меня из кабины. Я в один прыжок оказываюсь возле «десятки», бью ногой по отполированному капоту.

– Ты что, с ума сошел?

Водитель приоткрывает дверцу. Изрыгая все мыслимые ругательства, я вытаскиваю его наружу, трясу, как мешок с требухой.

– Д-да вы ч-что? – То ли оттого, что я сдавил ему горло, то ли с перепугу он начинает заикаться. Потный человечек с перепуганными глазенками за пучочками реденьких ресниц… Он вовсе не похож на врага. Просто еще один кретин, пытающийся самоутвердиться с помощью своего новехонького металлолома.

– Перестань! Слава, уймись!

С двух сторон на меня наседают Виктор Степаныч и Анатолий. Но я уже и так медленно разжимаю пальцы.

– Я буду жаловаться! – кричит сквозь щель в окне забаррикадировавшийся в кабине своего авто человечек. Я пытаюсь снова разглядеть его лицо: что оно выражает сейчас, в относительной безопасности? Кажется, делаю шаг. Но «десятка», газанув, резво врезается в автомобильный поток.

– Не надо, Слава, – тихо говорит Виктор Степаныч, зачем-то гладя меня по плечу. – Твоего друга не вернешь.