Давай попробуем вместе

– Я и не говорю, что нужно разбираться только кулаками. Просто бывают ситуации, когда слова не доходят, не помогают или их просто нет. По крайней мере, в нашей сегодняшней действительности. Да, этот мир чересчур жесток и агрессивен, но именно в нем предстоит жить нашему сыну. Дорогая, у нас растет чудесный парень…

– У нас… – улыбнувшись, тихо повторяет Вера. В ее голосе сквозит нежная робость. Неужели она все еще не верит, что это «у нас» всерьез и надолго…

– Была в суде?

Улыбка сменяется досадой.

– Была. Без согласия отца не разведут – общий ребенок. Сказали подавать в Мосгорсуд. Мол, у тех полномочий больше. «Присутствие отца…» – зло передразнивает Вера. – Почему-то, когда я одна, при живом муже, ребенка поднимала, в две смены вжваривала, да еще полы мыла, никого не волновало ни его присутствие, ни отсутствие? Мне что, объявить его во всемирный розыск по линии Интерпола?

– А что? Это выход. Потерялся муж. Особые приметы: бородавка на левой ноздре…

– Перестань, – всплеснув ладонями, фыркает, пытаясь сохранить серьезность, Вера. – Нет у него никаких бородавок. Как и особых примет. Не приедет он. Авиабилеты знаешь сколько стоят? Славик скорее удавится, чем выбросит такую сумму. Я сегодня даже набралась наглости, позвонила свекрови, в Питер. Объяснила, что к чему. Зря я это сделала. Она меня отлаяла и сказала, чтобы я не вздумала никому отдать вещи Славика. Мол, вернется – проверит. – Мотнув головой, Вера усмехается горестно и зло. – Представляешь, внуком ни разу не поинтересовалась за все время. А вещи… Какие? Он ведь, когда собрался, все, что мог, в доллары обратил, даже обручальные кольца… Вон, пальто осталось. Не взял. Мол, жарко там. Он летом уезжал… Пусть забирает.

– Уроды, – мычу я, с остервенением вгрызаясь в румяный бок истекающей пряным соком котлеты. – И Славик твой, и его мамочка.

– Да ладно, – машет рукой Вера. – Разве нам так плохо? Штамп в паспорте счастья не прибавляет. Оно или есть, или его нет.

– Ты права. Просто мне хотелось, чтобы все было как положено…

– Кем положено? – улыбается Вера, оглаживая мягкой ладошкой мой затылок.

– Не хочу, чтобы однажды твой американский супруг заявился и стал качать права.

– Я тоже не хочу. Ты же знаешь.

– Тогда подавай в Мосгорсуд.

– Хорошо.

– А пока придется пожить в грехе. Говорят, это придает отношениям особую сладость. Вот только…

– Что?

– Выброси его пальто на помойку, к чертовой матери.

10

В один из тихих вечеров, когда ребенок гостит у бабушки, мы с Верой расслабляемся у телевизора. Нашу идиллию разрывает резкий звонок в дверь.

Верина мать влетает, таща за собой насупленного Мишку, и выпаливает с порога с торжественным злорадством:

– Докатились! Полюбуйся, дочка, на своего сына! Еще в школу не ходит, а ругаться научился! Соседку, Катерину Максимовну, старой дурой обозвал! – Она вызывающе смотрит на меня.

Я молчу. И вдруг Вера, моя милая, тихая Вера, заявляет с небывалой твердостью:

– Давно пора.

– Что-о?! – Это «О» застревает на губах и отражается в округлившихся глазах Галины Григорьевны.

– Миша, иди к себе, – говорит Вера.

Я тоже закрываю дверь, но-сквозь тонкие пе-.регородки до меня доносятся резкие голоса.

– Почему ты позволяешь унижать меня посторонним? Тем более в присутствии ребенка?! Возможно, я не оправдала твоих надежд. Извини. Но это моя жизнь, только моя! И я проживу ее так, как захочу! И представь, я не считаю себя неудачницей!

Мне хочется выскочить и расцеловать Веру. Но я включаю телевизор почти на полную громкость.

– Смотри, – говорю Мишке, – «Улица Сезам»!

– По-твоему, я маленький? – обижается он. – «Букве Бэ кричали: «Браво!» У нее кружочек справа…» Включи-ка лучше Покемона по московской.

– А что это?

– Мультик клевый. У нас все ребята смотрят.

Я послушно щелкаю пультом, и на экране появляется очаровательная зверушка, которая с интонацией пассивного педераста обращается к другой: «Эй, придурок, убери свою задницу!»

– Тебе что, это нравится?! – недоумеваю я.

– А? – переспрашивает Мишка. Он весь в экране, на котором уже появились какие-то разноцветные дебиловатые роботы.

Я слышу, как громко хлопает входная дверь.

11

В следующее утреннее дежурство я получаю втык – теперь от главврача за самоуправство. Речь идет о старике Спиридонове. Я слушаю пламенную речь о больничных показателях уровня смертности, едва сдерживаясь, чтобы не высказать все, что думаю по этому поводу. Подоспевший Виктор Степаныч щиплет меня за бок, заверяет главного, что подобное больше не повторится, и, громко сетуя на погоду и застарелый радикулит, утягивает меня за дверь.

Старика Спиридонова положили в палату в самом конце коридора. Помимо него там находился еще один человек, который лежал на боку и беспрерывно хрипел. В каждой больнице, в любом отделении есть такая палата. Туда кладут тех, кому осталось недолго. Мертвецкая… Он узнал меня, приподнявшись, улыбнулся.

– Вот, лежу, отдыхаю. Настраиваюсь на долгий путь. Интересно, кто из нас, – он кивает на хрипящего соседа, – вперед в ящик сыграет?