Дата на камне(изд.1984)

Тень карающего закона нависала над Абабковым, поэтому подручные его спешили выжать из залежей все, что можно, пока не схватили за руку.

И вот схватили!

Теперь губа, которую Абабков старательно прятал от гидрографов, заняла свое место на карте и в лоции, где я посвятил ей несколько скупых слов, лишенных всяких эмоций.

«Под такими-то и такими-то градусами, минутами, секундами северной широты и такими-то восточной долготы у северной оконечности полуострова Ямал… губа, отгороженная от моря узкой песчаной косой, которую вода, возможно, прорывает весной… берег, сложенный из песка и глины, приподнят над морем на двенадцать метров, далее переходит во всхолмленную тундровую равнину… глубины у берегов…»

И наконец:

«Экспедицией на таком-то судне в 1912 году установлен здесь гидрографический знак, представляющий из себя деревянную пирамиду высотой в восемнадцать метров, увенчанную двумя перпендикулярно пересекающимися кругами».

В своей докладной я написал, что считал бы целесообразным устроить в Потаенной маяк. Площадь обзора с берега очень велика, в ясную погоду видно на десятки миль вокруг.

Однако построить маяк так и не удосужились. Зато спустя тридцать лет, во время Великой Отечественной войны, мой гидрографический знак был использован в качестве сигнально-наблюдательного поста.

Почему я не присвоил губе своей фамилии? Ну, при сложившихся щекотливых обстоятельствах это было бы не совсем удобно, вы не находите? Чувствовался бы привкус сенсации, а я всегда ненавидел сенсацию. Да и не мне, если хотите, а моему высокому начальству было решать, достоин я или недостоин увековечить свою фамилию на карте.

Я окрестил губу Потаенной, считая, что это соответствует обстоятельствам ее открытия.

Мог ли я ожидать, что меня еще не раз удивят причудливые изгибы «биографии» этой губы?..

5

Возвратись в Петербург, мы чувствовали себя, как вы догадываетесь, на седьмом небе. Начальство с благосклонной улыбкой пожимало мне руку, коллеги гидрографы откровенно завидовали, и, согласитесь, было чему завидовать. В управлении поговаривали о том, что будто бы даже предстоят награждения.

Никто не вспоминал о прохвосте Абабкове. А что о нем вспоминать? Прохвосту идти по Владимирке 33, это ясно. Помилуйте, самим его высокопревосходительством сказано: «Обман государства! Потрясение устоев империи!» Здесь, однако, уже заканчивалась наша, гидрографов, компетенция и начиналась компетенция судей и прокуроров. Пусть-ка теперь они повозятся с Абабковым, пусть разметят дальнейшее его, бесспорно незавидное, будущее согласно статьям действующего Уголовного кодекса.

Атька? Вас интересует беспутный Атька? С ним и того проще. Не дождавшись моего возвращения, он использовал свои связи в Морском штабе и быстро смотался, как говорят теперь, с Балтийского на Черноморский флот.

Вы считаете, что я был обязан вывести его на чистую воду? Но ведь никто не присутствовал при нашем «задушевном» разговоре. Атька мог за милую душу от всего отпереться. Кроме того, я, признаюсь, питал к нему слабость. Что ни говори, мы же когда-то играли в Робинзона, потом учились вместе в корпусе, были с ним одного выпуска!

Не достаточно ли для Атьки, думал я, той небольшой домашней выволочки, которой он был подвергнут мною? Не пробудила ли эта выволочка совесть, доселе дремавшую в нем?

Мною вдобавок владело тогда настроение удивительной душевной приподнятости. Мне наконец удалось внести свой вклад в гидрографию Арктики, обогатить и уточнить ее карту! Я был счастлив и, естественно, хотел, чтобы все вокруг были счастливы, как я…

Однако настроение мое вскоре изменилось. Ни один из участников экспедиции не получил наград, ожидаемых к Новому году. Меня, что выглядело совсем странно, даже обошли во время присвоения очередных воинских званий.

Кто-то определенно вредил мне. Кем-то пущены были в ход невидимые тормоза, загадочные силы сцепления, глубоко запрятанные в недрах санкт-петербургских канцелярий. Иной раз мне казалось, что стоит лишь прислушаться, и сквозь непрекращающийся суетливый гомон столицы донесется едва внятное поскрипывание зубчатых валов и колесиков.

Но кто же втихомолку управляет валами и колесиками? Кто не жалеет денег, и, видимо, немалых, на смазку этих валов и колесиков?

Ответ напрашивался. Конечно же, он, злопамятный Абабков!