Дашкова

Возможно, княгиня ставила ему некие условия. Ее послания сыну не сохранились и известны только благодаря его ответам. «Я получил письмо, которое вы не постыдились мне написать, – сообщал он 10 февраля из Киева. – …Я вижу, что моя дорогая матушка продолжает питать ненависть к женщине, которую она не знает и не хочет знать, которую ей обрисовали в самых фальшивых красках и которая, между тем, является моей избранницей. Верно, что она не старается понравиться всем женщинам высшего света, которые… растаптывают все буржуазные добродетели. Не дай Бог, чтобы моя жена принадлежала к их числу, она достойная женщина… Однако я смиряюсь перед волей провидения… Я должен отказаться от надежды, что Вы когда-нибудь смягчитесь по отношению к печальной жертве моей привязанности. А я был бы так счастлив, так счастлив!»{1041}

Была ли то капитуляция перед волей матери?

Письмо получили в Коротово 21 февраля. А уже в начале марта княгиня со спутницами достигла Троицкого. Но в путь она тронулась не сразу, хотя, направляя прошение в Петербург, боялась, как бы реки не разлились, приковав ее к месту. Что задержало Дашкову? В мемуарах описана болезнь мисс Бейтс – нервный припадок, вызванный страхом новой, еще более дальней ссылки. Увидев курьера, преданная чтица бросилась перед Екатериной Романовной на колени, восклицая: «Добрая княгиня, и в Сибири есть Бог! Не падайте духом!» «Ее била лихорадка, она бредила и мне с трудом удалось уговорить ее лечь в постель… Она не узнавала никого, кроме меня. Я отходила от ее постели только для того, чтобы писать письма»{1042}.

Болезни, описанные княгиней в мемуарах, похожи друг на друга – они возникают на нервной почве, сопровождаются дрожью и вызывают крайнюю слабость, так что выздоравливающий еле двигается. Так выглядели спазмы самой Дашковой. Полагаем, что через других она говорит о себе. По ее словам, уход за чтицей задержал отъезд на неделю, обратное путешествие заняло девять дней. Значит, Екатерина Романовна тронулась в путь вскоре после получения письма Павла Михайловича из Киева. Вероятно, этого послания она и ждала.

Тогда же сын отбыл в столицу. Перед отъездом он написал матери: «Я нахожусь в неописуемо трудном положении: я потерял последние остатки здравого смысла… я поминутно ожидаю или выговора, или чего-нибудь похуже. Самое малое, что я сейчас могу сделать, это целовать ноги самой лучшей и самой обожаемой из матерей. Я уже не говорю о ваших последних благодеяниях… Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить Вас за все, что Вы для меня сделали? …Мне бы хотелось быть крестьянином Коротова, чтобы наслаждаться возможностью видеть Вас и служить Вам»{1043}.

Какая перемена! Что же княгиня сделал? О каких «последних благодеяниях» речь? О выкупе ярославских земель за 7 тыс. рублей, которые опальная Дашкова сумела найти, даже пребывая в ссылке.

Но за все надо платить. После поездки ко двору и службы на новых должностях, возложенных на него Павлом I, князь Дашков к жене не вернулся. В октябре 1799 г., рассчитываясь с новыми долгами сына, княгиня писала брату: «Уж конечно не я удерживаю его вдали от его недостойной супруги; она, очевидно, не обладает особенной притягательной силой для него. Пока я приготовила 24 000 для уплаты его долга по артиллерии»{1044}. Действительно, в этом году Екатерина Романовна отдала в общей сложности 33 тыс. рублей по векселям сына{1045}.

Но и она была ему кое-чем обязана. Новый император принял Павла Михайловича исключительно хорошо. Они даже обнялись на вахтпараде – случай из ряда вон выходящий. В апреле 1798 г. князь был произведен в генерал-лейтенанты, назначен военным губернатором Киева, инспектором пехоты Украинской дивизии и шефом Киевского гренадерского полка.

П.В. Завадовский писал другу Семену Воронцову в Лондон, что его племянник совсем зазнался от императорских милостей: «После первых дней не я, а он меня не узнает и не видит». Впрочем, Завадовский признавал, что «бытность здесь полезна была и ему, и матери»{1046}. Используя благоволение императора, Павел Михайлович испросил для опальной княгини смягчения режима. Государь позволил Дашковой бывать в Москве, когда там нет августейшей семьи.

Таким образом, собственно ссылка продлилась для Екатерины Романовны два месяца – январь и февраль. Затем последовало то, что правильнее было бы назвать высылкой, т. к. княгине не разрешили жить в Петербурге и Москве – она путешествовала то в Андреевское к брату, то в свое белорусское имение Круглое. Наконец, в апреле 1797 г. получила позволение вернуться в Первопрестольную.