Дашкова

Как и Екатерина Романовна, брат никогда не критиковал императрицу в глаза. Например, в начале войны с Турцией, зная о тяжелом экономическом состоянии страны после череды неурожаев, он ограничился успокоительными рассуждениями: «Время курс [рубля] унизило, время и возвысит»{952}. Его старый приятель А.П. Шувалов сообщал: «Он нередко сам смеется предложениям государыни, но не только никогда не отвлекает ее от дел, коих худые следствия он предвидит, но еще поощряет ее на то, дабы только идти всегда вопреки» Потемкину. «Когда мне случалось говорить с ним о делах государственных способом, его образу мыслей несоответствующим, то он мне всегда отвечал: “Чего Вы хотите от этой сумасшедшей страны и от этого сумасшедшего народа? ”…Сей человек, обогащенный императором и французским двором, не жилец здешнего государства: при первом удобном случае переселится он в чужие края»{953}.

При дворе Александра Романовича называли «Медведем», говорили, что он действует «для своих прибытков», мало чем отличаясь от отца, знаменитого мздоимца Романа Большого Кармана{954}. Человек неуступчивый и методичный, Воронцов обладал феноменальной коммерческой хваткой и умел выжимать деньги буквально из воздуха. Чем тоже напоминал сестру.

Но каким бы «пламенным моралистом» ни казался Александр Романович, до нервной неуравновешенности княгини он не дотягивал. Под его покровительством ей, безусловно, становилось легче держаться на придворном паркете, но еще легче держать себя в руках. Рядом с братом княгиня чувствовала себя гораздо естественнее, чем рядом с Паниным, поскольку к «законным правам наследника» была равнодушна.

Однако у подобной близости была и оборотная сторона. Что бы ни делал «социетет», императрица всегда держала в голове возможность знакомства и одобрения его шагов со стороны княгини. Ни одного из членов проавстрийской группировки, кроме Безбородко – «человека полного понимания» – не взяли в поездку на юг. Между тем по дороге Екатерина II встретилась со своим союзником Иосифом II. Именно его опорой при чужом дворе с 1781 г. стала партия Воронцова. Когда-то император очень тепло встретил в Вене Дашкову. Возможно, ему было бы удобнее общаться с представителями воронцовского круга. Но пришлось разговаривать непосредственно с Екатериной II и «никогда не продававшим» ее Потемкиным. Иосифу II было неуютно. Он отводил душу в беседах с французским послом Л. де Сегюром. При других обстоятельствах на месте дипломата могла оказаться Дашкова.

Причины для обмороков

Сильной стороной княгини по-прежнему оставались «свобода языка, доходящая до угроз» и «талант говорить дурное». Екатерина Романовна способна была сообщить союзнику «по вспыльчивому ее, или лучше сказать, сумасшедшему нраву премножество грубостей, даже на счет императрицы, что она подписывает такие указы, которых сама не знает»{955}.

Поэтому нашу героиню не только не взяли на юг, но и не писали ей с дороги. Когда же война грянула, вели себя с ней крайне подозрительно. Чуть ли не как со шпионом. Особенно остро это проявилось в начале вооруженного столкновения со Швецией, король которой Густав III решил поддержать турецкого султана.

В таких условиях связи княгини со Стокгольмом, ясно обозначившиеся во время свидания императрицы и северного соседа во Фридрихсгаме, вызывали подозрения. В мемуарах Дашкова оставила нелестную характеристику Густава, но самое главное – уклонилась от личной встречи с ним, когда тот приехал ее навестить. «Я велела сказать, что меня нет дома, и… вряд ли король найдет удовольствие в обществе такого простого и искреннего существа, как я». Заметно стремление княгини показать венценосной подруге, что ее контакты с иностранной державой не носят личного характера. Тогда Екатерина II осталась недовольна поступком нашей героини и приказала принять Густава.

Дальнейший пассаж в мемуарах очень примечателен: «Он был королем-путешественником, то есть имел совершено ложное понятие о всем виденном за границей, так как подобным знатным путешественникам показывают все с лучшей стороны и все устроено и налажено так, чтобы производить самое лучшее впечатление… С целью заручиться их поддержкой, не щадят лести и каждения перед ними. Возвратившись к себе, они требуют от своих подданных прямо обожания и не довольствуются меньшим. Потому-то я… всегда предпочитала, чтобы они ездили по своей стране, но без торжественности, которая бременем ложится… на народ»{956}.

Комментаторы «Записок» Дашковой давно заметили, что все стрелы в этой зарисовке пущены не в Густава III, а в Екатерину II, и касаются не Фридрихсгама, а поездки императрицы в Крым в 1787 г. Здесь и попытки показать увиденное с наилучшей стороны, и бремя, ложащееся на народ, и потоки лести, которые расточают монархине встреченные чиновники. Слово в слово то, что обсуждалось в кругу воронцовской партии.