– Вечно где-то бродишь в одиночку. – Она попробовала мороженое. (Гилфорд обратил внимание, что у нее на висках местами пробивается седина.) – К тебе сегодня приходил человек.
– Да?
– Спросил, здесь ли живет Гилфорд Лоу, я сказала, что здесь, и тогда он уточнил, тот ли ты Гилфорд Лоу, который держит фотостудию на Спринг-стрит. Я сказала, что тот самый и что тебя наверняка можно застать там. – Ее рука с ложечкой застыла над мороженым. – Я правильно сделала?
– Ну да.
– Он к тебе приходил?
– Возможно. Как этот джентльмен выглядел?
– Темноволосый. Глаза какие-то странные…
– В каком смысле странные, Эбби?
– Ну… странные.
Этот рассказ о появлении на пороге незнакомца, когда Эбби была дома одна, встревожил Гилфорда.
– Все в порядке, не беспокойся.
– А я и не беспокоюсь, – осторожно произнесла Эбби. – Если только ты не беспокоишься.
Он не смог сказать ей неправду. Эбби было не так-то легко провести. Поэтому Гилфорд лишь молча покачал головой. Понятно же, она хочет знать, в чем дело. Понятно же, он не может открыться.
Он вообще никогда об этом не рассказывал – никогда и никому. Если не считать того давнего письма Каролине.
По крайней мере, этот незнакомец не двойник Гилфорда.
До сих пор прошлое если и напоминало Гилфорду о себе, то лишь проблесками, – видимо, то были предвестники, знамения, шутки его памяти. Возможно, оно ничего и не значило, это юное лицо, неожиданно всплывавшее в толпе и сразу исчезавшее, украдкой подглядывавшее из вечерних переулков, точно печальный изгой. Гилфорду очень хотелось верить, что это ничего не значит. Но он боялся, что это не так.
Эбби доела десерт и унесла чашки.
– Сегодня пришла почта из Нью-Йорка, – сказала она, вернувшись из кухни. – Я оставила ее у твоего кресла.
Гилфорд с радостью ухватился за возможность прервать мрачную череду мыслей и перебрался в помещение, которое Эбби именовала гостиной, хотя на самом деле это была всего лишь длинная южная оконечность прямоугольного, без затей дома, который он построил практически собственноручно десять лет тому назад. Гилфорд залил фундамент и возвел стены; местный подрядчик оштукатурил их и покрыл дранкой крышу. В теплом климате домостроение проще. А Эбби с Николасом вдохнули в этот дом жизнь, украсили его картинами в рамах, скатертями и салфетками, завалили углы резиновыми мячами и деревянными игрушками.
Почта оказалась несколькими старыми выпусками журнала «Эстаундинг» и кипой нью-йоркских газет. Газеты выглядели безрадостно: в них содержались подробности войны с Японией, более исчерпывающие, нежели перепечатки новостей телеграфных агентств, публиковавшиеся в «Фейетвилл гералд», но и более устаревшие.
Первым делом Гилфорд пролистал журналы. Его интерес к фантастике угас после того, как он потерял Каролину и Лили, но возродился благодаря современным журналам. Огромные космические корабли, межгалактические путешествия, инопланетные цивилизации – все это теперь казалось разом и более, и менее правдоподобным, чем раньше. Но зато эти истории переносили Гилфорда в другой мир.
Но не сегодня. Сегодня он пробегал глазами страницу за страницей, не воспринимая текста. Осознав это, переключился с чтения на разглядывание эффектных и чрезвычайно завлекательных иллюстраций.
Он клевал носом в кресле, когда донесся трезвон колокола пожарной машины, которая мчалась в город со станции в Лантерн-Хилле.
Потом зазвонил телефон.
Телефон был в Фейетвилле явлением относительно свежим, и Гилфорд еще не привык к тому, что ему домой могут позвонить, хотя в студии пользовался аппаратом уже больше года. Пронзительная трель вспорола его изнутри, точно рыбный нож.
Голос в трубке принадлежал Тиму Макелрою, его помощнику в фотостудии. «Приезжай скорее, – сказал Тим, – господи, это просто ужасно, умоляю, приезжай скорее, студия горит».
Глава 27
Дом Гилфорд выстроил за городом, в полумиле езды по грунтовке от ближайшей мощеной дороги. С крыльца можно было разглядеть Фейетвилл, далекую паутину улиц и домов – и столб дыма, поднимавшийся над Спринг-стрит.