Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Казалось, чары вдруг рассеялись, толпа взревела и хлынула к эшафоту. Меня спихнули с корзины. Масса обтянутых плотью скелетов то сдавливала, то отпускала меня, в нос ударил едкий запашок множества потных тел; и вновь я осознал жуткую, безумную власть толпы. Ведь та же самая толпа преследователей шесть недель тому назад загнала этого монаха в монастырь Сан-Марко; и стража не арестовала и не защитила того, кто мог бы быть разорван на части беснующейся толпой. Однако если бы назавтра вы спросили этих людей, почему они так разъярились, то в ответ они лишь пожали бы плечами. Хотя, действительно, ведь им пришлось прождать под дождем целый день обещанного суда Божия — испытания огнем: доминиканцы versus[11] францисканцев, а в итоге никакого зрелища, и народ начал чувствовать усталость, разочарование и закипающую злость. Но тогда горстка arrabbiati[12] — заядлых врагов монашества — начала вопить: «Давайте убьем Савонаролу!» И их призыва оказалось достаточно. То же самое могло бы произойти сейчас. Если бы кто-то крикнул: «Давайте покончим с Никколо Макиавелли!», толпа, вероятно, подхватила бы и этот призыв. Слава богу, что никто пока меня не знал. Безвестность, полагаю, имеет свои преимущества. И я вдруг усомнился, так ли хорошо мое стремление стать вторым секретарем.

К этому времени толпа успокоилась, и я опять встал на свою корзину, а под телами повешенных уже развели костры. Люди бросали в разгоревшееся пламя мешочки с порохом, вызывая славные взрывы. Такие мешочки продавались прямо на площади — всего пара сольди за три штуки. Люди уже начали веселиться, петь песни и обмениваться сальными шуточками.

— Хвала Господу! — заявил громогласный звучный бас. — Мы опять сможем предаваться содомским грехам!

А потом вдруг кто-то завопил: «Чудо! Чудо!» — и все вновь затихли. Я глянул на тела повешенных и в клубах поднимающегося дыма увидел, что правая рука Савонаролы поднялась и осеняет нас двуперстием. «Он благословляет нас! Чудо!»

Женщины запричитали. Мужчины начали рыдать. Люди падали на колени и возносили молитвы или разбегались в паническом ужасе. Я искоса глянул на Бьяджо. Его потрясенное лицо побелело. Он повернул голову и тоже посмотрел на меня:

— Не думаешь ли ты, что…

Я промолчал. Но почувствовал, как внутри нарастает напряжение.

Агостино, склонившись к нам, поучительно произнес:

— Чепуха, его рука поднялась лишь благодаря горячему воздуху.

— О-ох…

Мы опять глянули на костры, и внезапно для нас все стало очевидным. Плоть обуглилась, стала черной как смола. Он мертвее, чем деревянный столб. Мальчишки бросали в повешенных камнями, и уже через несколько мгновений горящая рука монаха упала на землю.

Я успокоился и смог свободно вздохнуть. Я наслаждался приятным благотворным жаром. Он не пророк. Он не святой. Он был обычным человеком и теперь мертв.

Агостино предложил пойти отметить мое избрание.

— Но он же еще не победил! — возразил Бьяджо.

— Брось, Бьяджо, теперь он с легкостью победит. Ты же знаешь это не хуже нас. С поддержкой Сальвиати он не может проиграть.

— Верно, — сказал я, — и не волнуйтесь, господа… вступив в должность, я не забуду своих друзей.

— И куда же мы направимся? — спросил Бьяджо. — Пройдемся по «веселым домам» Фраскато?

— Безусловно, — напыщенно произнес я и поднял руку, как Цицерон перед сенатом. — Сегодня патриотический долг любого добропорядочного горожанина напиться, проиграться и развлечься со шлюхами.

Все рассмеялись.

Вы думаете, что я жесток? Вы считаете меня черствым и бессердечным? М-да… в общем, вы не одиноки. Но всегда должно учитывать веяния времени. Не отрицаю, этот монах был порядочным человеком, но ему пришлось заплатить эту цену за свое невооруженное пророчество. Нет, никто не смог бы его сегодня спасти. Что до моего веселья… я лишь могу процитировать один из моих собственных скромных стихов:

Смеюсь, но внутрь не проникает смех,
Пылаю весь — о том никто не знает…[13]

Вы понимаете? Душа у меня есть. Даже если ее спасение сейчас маловероятно.

Проходя по пустеющей площади, мы услышали за спинами взрыв смеха. И обернулись. Кто-то бросил в нашу сторону что-то темное. Оно приземлилось на булыжники, испуская легкий дымок. Один из мальчишек начал его пинать как мячик. Тогда мужской голос крикнул:

— Я всегда говорил, что этот монах был бессердечной шельмой! Я усмехнулся. Все мы теперь бессердечные шельмы.

Часть II ЗНАЙ ВРАГА СВОЕГО (1499–1502)

7

Флоренция, 1 августа 1499 года НИККОЛО