Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

— Что же, — сказал Палпатин, — вот и настал момент, когда ученики проверяются на прочность.

— Управление — четвёрке?

— Да. Для этого и готовили. Риск оправдан.

— Никакого риска.

— Ты так уверен?

— А вы можете быть не уверены в своих учениках?

Император поднял руки:

— Сдаюсь, — опустил. Стал серьёзен. — Что ж. Риск, тем не менее, оправдан. Оправдан именно потому, что я в них уверен. Теперь подведём итог. А потом… потом передоверим результаты и цель ученикам. А сами… — он вгляделся в ученика. — Но, Вейдер, я должен быть уверен, что тебя опять не замкнёт…

— Не замкнёт, — рассеяно ответил главнокомандующий. — Я увидел её… и сразу подумал…

— О любви?

— О любви, — усмехнулся главком. — О любви…

Он смотрел на пустой монитор.

О любви

Я вспоминаю. Я честен перед собой, когда хочу вспомнить. Хотите знать, что произошло на Мустафаре? Почему я убил свою жену. Да, убил. Не надо смягчать выражений. Убил. Именно это сообщил мне мой учитель, когда я очнулся. Не сразу, когда было нужно. Когда я смог воспринять. Когда это помогло мне выжить.

Она мертва, ты убил её. А я прохрипел: нет. Я был ранен, мне было плохо, мне так нужно было тепло. Не поддержка. Минута слабости, долгие месяцы боли. Нет, — сказал я тогда. Нет. А потом хлынула ярость. На его улыбку, на его насмешку в глазах. Эта ярость выдернула меня из смерти. В конечном счёте. Не позволила умереть. Знал ли он, что ненавистью вытаскивая меня из небытия, создаёт очаг напряжения, который сможет разрастись и убить? Конечно, знал. Но знал и то, что это единственный выход. Жалостью к самому себе и желанием тепла я убью себя точно. С тем, что со мной случилось, мне надо было сражаться одному. Иначе б не помог и император. А я чуть было не начал ныть о Падме. На самом деле — о себе. О своей жизни. О потере. Потере всего, с приобретением увечья, которое было неоспоримым фактом существования. От которого с больничной кровати не убежать. И боль, которая стала фоном жизни. Даже во сне. А он бросил мне — правду. И ухмыльнулся. «Ты убил свою жену, мальчик. Сам. Не знаю, насколько рассудочно — но сам. И даже это сознавая. Не скрывайся теперь сам от себя. И от того, что ты сделал».

Это подействовало — тогда. А сейчас (не знаю, как раньше, там бездна, и пока я не собираюсь в неё смотреть) стало столь просто. Столь обыденно. Столь элементарно, что я не могу понять — что же било и болело во мне все эти годы? Глубоко, внутри, но тем не менее неискоренимо? То, что в итоге дало слабину на сыне.

Ведь всё очень просто.

Да, я убил свою жену. Сейчас я вам расскажу об этом.

Представьте любовь. Очень сильную. Влюблённость. Страсть. Именно потому не скажу: наивную. Страсть жестока, эгоистична, сильна. Она требует всего — и ещё немного. Она берёт — и уходит. Так и было, если бы в дело не вмешивалась любовь. Влюблённость. Романтический флёр на глазах. Особенно юных. Ведь вам же рассказывали про любовь до гроба? Правда? Ведь писали же поэты стихи, ведь сочиняли же песни. А фильмы, романы… Не могут же все миллиарды миллиардов когда-либо живших в этой галактике — врать. Она есть, эта великая любовь. Или невеликая — но просто настоящая. Та, сильная, когда мир весь — в лице единственного человека. Любовь до гроба…

Да. Именно так. Гроб своей любви я обеспечил.

Послушайте. Любовь действительно существует. Я вам расскажу о ней.

Всё началось с мальчишеского восхищения на Татуине. Там была сказка, и юная королева стала одним из её элементов. Рыцарь, гонки, помощь… герои давних легенд. Впервые в жизни возникшая возможность вырваться и убежать. И на фоне всего — действительно прекрасное лицо, которое огненными лепестками легло на воображение мальчишки.

Потом — Храм. Строгий контроль чувств. Строгий контроль за мной лично. Тщательно скрываемые, нет, даже обрезаемые личные привязки. Тоска. И вдруг — неожиданная встреча. Я просто не успел взять себя в руки. Подготовиться. А возможно, не хотел. Упал в яму. Увидел — упал. То молчал. То нёс бред. Выглядел идиотом перед ней. Потом замкнулся. Потом сказал всё, что думал. И мне было совершенно безразлично. Меня нёс ток… поток… почти лава. Только в ней не было больно. Или мне была нужна эта боль. Та, которая огонь жизни, вырывающей её из трясины. Из отупения чувств.

Земля будто качнулась под ногами. Лицо из прошлого, связанное с матерью, с моей собственной вольной и героической жизнью. Короткой полнотой бытия между Орденом и рабством. В тот момент я взглянул и понял: она мне нужна. Всё остальное не важно. Она тоже была задета мной, но не так серьёзно. Это потом она загорелась — от меня. Я её зажёг и не пожелал гасить пламя. Я сам. Потому это было — моё. Нужное мне. Очень.

Она не понимала, что такое нужда. Она родилась и выросла в мире, где не накладывался лимит ни на вещи, ни на связи, ни на чувства. И потому повела себя глупо. С моей точки зрения. С точки зрения голодающего, который не понимает, почему этот изысканный придурок, который вроде тоже хочет есть, шевеля губами, долго и вдумчиво изучает это грёбаное меню. Вместо того чтобы заказать всего много и сразу. И есть, есть…