Дарю, что помню

«Астра» – судно югославской постройки, повидавшее виды, свой срок (30 лет) отработавшее. Но подлатанная, подкрашенная, она продолжает трудиться и зарабатывать деньги. И немалые! – для приватизировавшей его компании дельцов. Из-за нерасторопности нашего директора, постоянно объясняющегося мне в уважении и любви, только я – самый пожилой из всей группы – просидел три часа на нижней палубе в ожидании каюты. Ходили мимо люди, очень разные – дамы, жаждущие знакомств, деловые мужчины, влюбленные, под хмельком… Среди них увидел того, который звал Фараду «Эх, Семенов!» – его почти внесли в каюту. Мой «Мефистофель» не появлялся. Многие меня узнавали, некоторые просили автограф, все выражали соболезнование по поводу моей неустроенности. Одна дама приглашала к себе в каюту. Не решился… Знойная уж очень. Подошла девица, представилась официанткой, спросила, не нужно ли чего-нибудь принести. Очень кстати! Но не бросишь же чемодан и в ресторан его не понесешь. Принесла ужин… На палубе, воспользовавшись вместо стола чемоданом, вкусно поел и даже пригубил «капитанские» 100 граммов, положенные за первым ужином. Разговорились.

– Я сама из Одессы. Ведь «Астра» приписана к одесскому порту. У меня вопрос есть, можно?

– Да, да, конечно.

– Неужели правда, что когда на сцене артисты поцелуются, у них любовь возникает?

– По ходу сценического действия и да и нет…

– А в жизни?

– Вряд ли. Или редко…

– Спасибо.

– За что?

– Не хотела мужа в драмкружок отпускать – там с одной девчонкой целоваться требуют. Боялась, ревновала. Теперь вот с вами поговорила, и с вами согласная – отпущу. Пусть идет, пусть целуется. Мне плевать! А на спектакль – хоть убей! – не пойду. Если хоть раз ночевать домой не придет – сама в драмкружок запишусь! Посмотрим, кто из нас артист получше! Спасибо вам!

Наконец я один в каюте! И хотя она двухместная, но тесная, мрачноватая. И… благоухающая дорогими духами. Горничная объяснила: «До вас тут плавала парочка. Они уронили и разбили флакон французских духов. Так что нюхайте на здоровьичко! На весь круиз хватит. Стойкие духи. Я бы с удовольствием у себя дома такие разбила!» Окошка-иллюминатора нет. Только кондиционер. С характером: дарит или жару или холод. Средняя температура не в его компетенции.

Сирена. Музыка! Отчалили! 12 ночи!

Спать, спать, спать…

Первая сцена, снимавшаяся рано утром на борту судна, насторожила, но и приятно обрадовала. Насторожила – «глубиной философских мыслей», сравнимых лишь с шекспировскими.

Я: Вот они, Дарданеллы!

Дочь(по роли): Папа, это Босфор.

Я: Это Дарданеллы…

Дочь: Это Босфор…

Я(нервно): Это Дарданеллы, это Дарданеллы, это Дарданеллы, а потом Босфор…

Подходит Севела в роли капитана судна.

Капитан: Это Босфор, а потом будут Дарданеллы.

Я(обрадованно): Ну вот, слышишь. Я же тебе говорю, доченька, – это Босфор, а потом будут Дарданеллы.

А обрадовала сцена тем, что Севела оказался очень хорошим правдиво-органичным, как мы говорим, – артистом.

Когда пассажиры узнают, что вот этот полненький, симпатичный дядечка и есть сам Эфраим Севела – реакция одна и та же: «О-о-о-о-о-о!» Значит, знают, ценят, раз «о-о-о-о-о-о!». Почти все пассажиры наблюдают за нашей работой. В паузах между съемками – подходят, задают вопросы.

Подошел мужчина средних лет.

– Прошу автограф.

– На паспорте нельзя. Нет, нет. И на денежной купюре нехорошо… Ну, что вы, где это видано, чтобы артисты на грязных носовых платках оставляли свои автографы? Нет!.. На фотографии Сталина? Принципиально – нет-нет! На ладони? Вы что, смеетесь надо мной?

– Не ожидал… Обижаете.

Позже кто-то из нашей группы рассказал, как любитель автографов жаловался на меня: «Зажрался, забыл, что искусство принадлежит нам – народу, а не артистам да режиссерам!»

31 марта. Стамбул!

Такое впечатление, что мы вплыли прямо в город. От борта до административного корпуса порта метров 10–12. Теплоход наш потерял свой образ плавающего гиганта – он стал огромной гостиницей, как бы въехавшей в улицу города. Между правым бортом и причалом зазора нет, воды не видно.

Перед самым входом в Босфор на якоре стоял наш грузовой пароходик, нагруженный донельзя – вот-вот утонет! – ящиками. К нему, от него, вокруг него сновали турецкие суденышки, растаскивающие эту гору груза. Проходивший мимо меня по палубе матрос прошептал на ухо: «Мафия, наши контрабандисты». В том, что это так, убедился в первые же минуты пребывания на турецкой земле.

Сходишь с трапа, и буквально в пяти метрах – вход в морской вокзал. Еще 10–15 метров – и ты в шуршащем человеческом «муравейнике»! Но что за черт? Галлюцинации? Розыгрыш? Куда ни глянь – все наше, советское. Наваждение! Ты дома? Здесь просто изобилие «нашенского»! Всего того, что чуть ли не с миноискателями, рыская по городу и селу, совлюд пытается хотя бы увидеть, чтобы не забыть! (Не забывайте, это была весна 1992 года.)