Дар шаха

Мужчинам из рода Ворониных было на роду написано падать жертвами красивых россиянок. Артем без памяти влюбился в Светлану, как две капли воды похожую на Одри Хепберн.

Мои мать и отец поженились, несмотря на возражения отцовского начальства, опасавшегося связей своих сотрудников с бывшими гражданами СССР. До падения Берлинской стены отец по большей части работал в Западном Берлине. После объединения Германии молодой кадровик, свободно говоривший на фарси, понадобился в Афганистане, где сходились швы России, Ирана, Пакистана, Китая и Индии. К тому времени ЦРУ и Госдеп пытались справиться с проблемами, которые сами создали во время русско-афганской войны, активно вооружая и тренируя моджахедов. Артем прибыл в Кабул и в 1992 году погиб.

Когда в восемнадцать лет я получил доступ к протоколу осмотра тела отца, я узнал, что оно было обнаружено в сточной канаве у кабульского базара, все в следах побоев и ожогов от электрошоков. В свое время Виктор просто пощадил меня и не стал вдаваться в подробности.

Много раз я обращался в ЦРУ и в Госдепартамент с просьбой разрешить нам доступ к хранящимся в их архивах документам. Но ЦРУ имело право держать все сведения засекреченными двадцать пять лет и, разумеется, категорически отказало. Я понадеялся, что что-то прояснится в Кабуле. А может, несмотря на предупреждения Виктора, мне просто нужно было самому увидеть место, где жил, работал и погиб мой отец. Когда я обратился за помощью к бывшему начальству отца, Виктор сдался и лично повез меня в Кабул.

Мы поселились за колючей проволокой и бетонными укреплениями в отеле «Интерконтиненталь», по городу нас возил патруль американских солдат. На каждом перекрестке торчал дот с пулеметом, вдоль дорог, забитых старыми «Тойотами», текла грязная жижа, вонь канализации смешивалась с запахами неочищенного бензина и мангалов. Теперь я убедился, что беспокойство Виктора было вполне обоснованным. Он повсюду сопровождал меня. Под тяжелыми взглядами мужчин в тюрбанах, длинных рубахах и шароварах, среди призрачных женщин в бурках даже он напоминал сжатую пружину. Один раз резко оборвал кого-то из местных, обратившегося к нему во дворе гостиницы. Впрочем, похоже, в Кабуле каждый чувствовал себя гранатой с вырванной чекой и при этом все были вооружены до зубов.

Смутная надежда узнать что-то об обстоятельствах смерти отца быстро испарилась. Я покинул Афганистан, ни на йоту не приблизившись к разгадке. По-прежнему я знал только то, что открыл нам Виктор: отца в Кабуле убили иранские спецагенты.

Но если кто-то из моих предков имел отношение к тайным сокровищам Пехлеви, эту тайну он от меня скрыл.

Вилла Гетти, современная копия древнеримской виллы Папирусов, созданная нефтяным магнатом, была поклоном надменного Лос-Анджелеса в адрес средиземноморской колыбели человечества. Причем поклоном той ее части, с которой Лос-Анджелес чувствовал свою связь сильнее всего – безумной, избыточной роскоши патрициев, мощи Римской империи, гибрису смертных, пытающихся уподобиться богам.

Я вступил под колоннаду, обрамлявшую с трех сторон сад перистиля. Мне навстречу по мраморному коридору шел плотный, коротко стриженный шестидесятилетний патриций в круглых солнечных очках фирмы Ray-Ban.

– Виктор Андреевич, вы величественны и суровы, как Цезарь.

Остзейский барон Виктор фон Плейст широко улыбнулся и крепко обнял меня.

– А ты все такой же хилый викинг? Кожа да кости, а?

Я не обиделся. Я мог проехать сто пятьдесят миль на велосипеде, на прошлой неделе я выиграл трехчасовой теннисный матч против противника с национальным рейтингом. Я мог оперировать сутки напролет, а это тяжелая работа. Да и плечи у меня шире, чем у самого Виктора. Но я действительно был выше его на целую голову, и на мне не было ни грамма жира.

– Как ваши, Виктор Андреевич? Как Урсула, как Астрид?

– Урсула прекрасно, вышла на пенсию, играет в гольф и заседает в трех советах директоров. Уговаривает и меня бросить все к чертям и отдаться старческому распаду, но я еще отбиваюсь. А Астрид молодчина, вот-вот родит нам вторую внучку, но по-прежнему преподает. Окружили меня сплошными девками.

Виктор Андреевич фон Плейст происходил из семьи прибалтийских немцев, перебравшейся в Германию до Второй мировой. Тесные связи семьи с эмигрантскими родами Васильчиковых, Апраксиных, Трубецких и Голицыных, а также православное вероисповедание сделали семью Плейстов неотъемлемой частью белоэмигрантского общества Западной Европы. Отец Виктора работал на мюнхенской «Свободе» вместе с моим дедом. Воронины и фон Плейсты дружили семьями: вместе ездили в отпуск в Югославию, в Доломитовые Альпы.