Дар Монолита

На первом, предварительном посту было все спокойно до тех пор, пока я не подошел настолько близко, что один из «долговцев», видимо, меня узнал. Отреагировал он моментально — уже через секунду черное пятнышко автоматного дула смотрело мне прямо в лоб.

— СТАЯТЬНА! — Рявкнул он хриплым голосом, и остальные бойцы, подхватившись, тоже защелкали затворами укороченных автоматов.

— ОРУЖИЕНАЗЕМЛЮНА! — В одно слово, громкой такой, злой скороговоркой. М-да, мне здесь определенно рады. Вот тебе и Лунь, «почетный долговец»…

В таких случаях лучше подчиняться молча и быстро, но без суеты. Аккуратно сняв с плеча ремень «сайги», я положил оружие на дорожку, приоткрыл пустую кобуру, вытащил из ножен и бросил на землю свой «Обсидиан».

— ПЯТЬШАГОВНАЗАДНА! — Голос молодого «долговца» сорвался на короткий рык, то ли от стараний запугать, то ли от того, что сам он боялся, факт, боялся настолько, что это видно было и по глазам, и по побледневшему лицу. Как бы не пальнул со страху… я поднял руки и послушно отошел.

— Еще один… — Негромко проговорил один из вахтенных. — Зона, сука… это ж надо…

— Может, прямо здесь и положим? — Не то спросил, не то предложил еще один боец. — Однозначно из этих, к гадалке не ходи…

— Отставить! — приказал молодой. — Вроде не похож. Как звать? Имя?

— Лунь. Вольный сталкер, — ответил я, уже совсем ничего не понимая. На мушку взяли, явно про меня знают, имя спрашивают…

— Говорит, значит, не из этих. Хотя, черт его знает. — «Долговец» и не подумал опустить оружие. — Ты, стой там, не дергайся, иначе завалю, понял? Корсаков, сообщи генералу, пусть начальство разбирается.

Начальство долго разбираться не стало. Меньше чем через две минуты после коротких переговоров по рации из ворот вышли четверо «долговцев», вполне профессионально меня «принявших»: руки в мгновение ока были завернуты на спину, на запястьях скрипнули «браслеты», и меня повели на «Росток». Единственной фразой, которую я услышал от конвоиров, была «топай давай». Здание бывшей «Арены» на «долговской» базе уже давно было переоборудовано под местную тюрьму, точнее, следственный изолятор. Лишением свободы «долги» никого не наказывали — после разбирательств или отпускали на все четыре, или устраивали «аукцион», или тихонько стреляли где-нибудь в тупичке за бывшими цехами. Четыре камеры, точнее, обычные сварные клетки, были уже заняты, поэтому меня закрыли в загоне для зверья. Давно еще, когда устраивали на «Арене» показательные бои между отловленными бандитами и местными мутантами, служили эти загоны для содержания кровососов, слепых псов и даже псевдогигантов — швеллеры и переплетения арматурных прутьев местами были погнуты, покрыты частыми царапинами и местами клочьями присохшей шерсти. До сих пор в «тюрьме» ощущались солоновато-гнилостный запашок зверя и кислые миазмы от потемневшего по углам бетона. «Долговцы» сняли наручники, один из них притащил низкую лавку, просунул ее между прутьями клетки и перед уходом пожал плечами.

— Ты это, браток, не серчай, ежели что. Посиди тут, отдохни… ежели ты человек, отпустим, значит, ну, или как начальство решит. Не пугайся, это.

— Марченко! А ну отставить разговоры с задержанным! — негромко, но очень жестко приказал, видимо, старший в четверке. — Разгильдяй…

— Есть отставить. — Марченко вздохнул, улыбнулся одними глазами, мол, начальство строгость показывает не к месту, пожал плечами и удалился вслед за всеми.

Через несколько минут он же, на этот раз молча, притащил кружку с водой, кусок хлеба и немного тушенки. Такой же паек получили еще двое заключенных в камерах-клетках. К другим двум клеткам «долговец» даже не подошел.

— Че это вы нас так вкусно кормите, господа сохатые? Один черт, к стеночке поставите, — поинтересовался один из «сидельцев», невысокий, с выскобленным до синевы черепом и нагловатым, бегающим взглядом. — Дык припасы б сэкономили.

— Что ж мы, звери, что ли? — беззлобно ответил «долговец», передавая через решетку пластиковые кружки и тарелки с хлебом. — Хоть ты и бандитская морда, однако впроголодь тебя держать не след, нехорошо. Мы голодухой не наказываем, у нас другие методы.

— Ага. В лобешник маслиной на заднем дворике. Суки вы, сохатые. — Лысый откусил от хлебной краюхи, прожевал, запил водой. — Беспределите, уроды. Разве можно в живого человека стрелять?

— Это ты у себя спроси, Чика. — Марченко поднял коробку с пайками и пошел к следующей клетке.

— Дык я не стрелял! Ну так, чтоб насмерть. — Чика поднял брови, собрав в складки кожу на странно выпуклом, неровном лбу. — Я честный вор, ментяра ты зоновская, людей люблю, ценю даже, все всегда по чесноку — ежели у кого чего много, а у другого мало, то пускай поделится. Коммунизм, е! Вот вы падлы, а… на Большой земле от вас продыху не было, и в Зоне та же песня. Вы, сохатые, через одного менты ведь.

— Нет. Я вообще егерь бывший. — Спокойно ответил «долговец». — Тут меня так и зовут, кстати.